Когда мы молоды - [72]

— Вы бы лучше анекдотик свеженький рассказали, — пропела Аделия Викторовна, возвратясь. — Можно и для курящих, — добавила она с вызовом. — Ох, да у вас же в рюмках пустота!

Напряжение было как будто бы снято. Но теперь одна лишь забота донимала Георгия Филипповича: когда будет удобно уйти, чтобы уход не выглядел демонстративным. Хмель вдруг совсем улетучился, становилось скучно и как-то все ни к чему. Лепешкин сделался безынтересен. «Лучше бы я его вовсе не знал», — думалось Георгию Филипповичу.

Рюмки между тем наполнили.

— Жора, может быть, тебе хватит? — сказала под руку Нина Сергеевна.

— Ну что вы его притесняете? — мягко укорила Аделия Викторовна. — Вон мой с половиной желудка и то не отстает.

Они ехали в пустом, холодном, лязгающем вагоне электрички. Георгий Филиппович сидел развалившись и вытянув ноги под противоположную скамью, то погружаясь в блаженно-тошнотворную пропасть алкогольного отравления, то внезапно на минуту трезвея. «Будет жить и водку пить», — бормотал он будто бы без всякого смысла, но с какой-то недоброй интонацией.

Бубнил и бубнил так, словно искал в этом облегчение, а на душе было гадко.

1964

ГАНТЕЛИ

Сначала она хотела отослать девочку гулять. Потом передумала. Зачем? Рано или поздно все равно зайдет разговор о том, что у нее есть ребенок. Так лучше уж сразу, чтобы не возникло подозрение, будто она пыталась что-то утаить.

Итак, девочка осталась дома, и поскольку этот дом был однокомнатной квартирой, она играла со своими куклами в той же комнате, тихо и скромно примостившись в дальнем углу. Она вежливо поздоровалась с незнакомым дядей и подала ему ручку, ибо так хотела мама. Потом опять удалилась в свой угол и продолжала играть.

— Очаровательный ребенок, — сказал он. — Ваша… сестра?

— Нет, это моя дочь, — ответила она с некоторым вызовом. — Вы удивлены?

— Да нет, почему?

Держался он с подкупающей непринужденностью. Не придавая значения ее приглашению присесть, с привычной актерской уверенностью прохаживался по комнате, рассматривая репродукции на стенах, старинные книги за стеклянными створками шкафа, подойдя к окну, выглянул наружу, где под деревом стояла его машина, настоящий «фиат», привезенный из заграничной поездки. Она не мешала ему осматриваться, ушла на кухню и занялась там нужными приготовлениями.

Ему нравилась ее манера поведения, не скованная рамками условностей, без мещанского стремления казаться иной, чем она есть на самом деле. Ну да, одинокая женщина с ребенком — итог неудавшейся семейной жизни. Бывает, и не так уж редко. Ничего удивительного, особенно для человека, который сам разведен и знает из собственного опыта, как нестерпима совместная жизнь, когда выяснилось и тысячекратно подтвердилось, что люди не подходят друг другу.

Итак, она дала ему время оглядеться в ее жилище. Из кухни доносился аромат хорошего кофе. Ребенок играл в своем уголке, по-видимому, совсем не замечая его присутствия. Сколько лет может быть девочке? Вероятно, года четыре или, пожалуй, все пять. Значит, матери что-то около двадцати пяти. Столько он ей и давал. Двадцать лет разницы? Многовато, пожалуй. Но у людей искусства все мерки несколько сдвинуты.

Она вкатила изящный сервировочный столик. Кофейный сервиз, кексы, конфеты, апельсины и бутылка «Салхино» — вдвоем они переставили все на стол, он помогал, что тоже выглядело естественным, само собой разумеющимся. Девочка настороженно покосилась из своего угла и, казалось, стала играть еще тише.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем новом фильме, — попросила она.

— Ох, — рассмеялся он, — интервью вы могли бы получить и на студии.

— Нет, я интересуюсь не для печати, — тоже смеясь, возразила она. — Когда я прихожу домой, журналистика остается за порогом, И сразу становлюсь сама собой, то есть любопытной и глупенькой, как большинство женщин.

— Удивительный порог у вашей квартиры, — поддержал он шутку. — И что, он на всех так действует?

Кофе ему понравился. Он с интересом расспрашивал ее о профессии журналиста, о ее прелестях и муках, о том, почему она ее выбрала, потом разговор зашел о ее природных склонностях, и ей было приятно рассказывать о себе. Ей льстил его интерес, она чувствовала, что интерес был искренним, что расспрашивал он ее с удовольствием. Ему нравилась ее манера говорить о себе с легкой иронией и чуть отстраненно, словно рассматривая себя со стороны. Он смотрел ей в лицо добрым, понимающим взглядом, и ей думалось: «Как было бы хорошо всегда чувствовать на себе его дружеский, все понимающий взгляд».

— Нет-нет, хватит! — спохватилась она наконец. — Мы говорим все обо мне да обо мне, и все это так малозначительно…

— Ну что вы, — возразил он. — Значительно все, что составляет нашу жизнь.

— Не всякая жизнь представляет собой одинаковую ценность. Весь мир интересует, когда и где родился Чарли Чаплин, кем были его предки, во сколько лет он начал ходить в школу и ходил ли вообще, кто была его жена или, скажем, его жены… Но знать то же самое про нашего дворника дядю Федю? Кому это интересно?

— Ну, его следующей жене, пожалуй, как раз интересно, — заметил он, и оба засмеялись.