Когда мы молоды - [44]

Тот видит, что не постращать только он ее взял, а натурально имеет намерение стукнуть, — ну, думает, пришел твой смертный час, товарищ начальник. Однако тоже был ловкач, или, может, их в милиции чему такому учат, только не стал он отступать или, пуще того, бежать, а быстро так немому-то навстречу и метнись! Тот только ручку поднял, замахнулся, а он к нему вплотную — раз, грудь в грудь, тому с ручкой-то и ни туда и ни сюда. А Васька его за руку — цоп! Да подножку ему — р-раз! Тут они и схватились, в снегу барахтаются, кто кого — не поймешь, только суть одна, что борьба идет не на жизнь, а на смерть.

А Катя-то в кабине сидит на железном полу, а дверца открыта. Сперва ей ничего было не видать, а потом, как завозились они в снегу, да закряхтели, да заругались, тут она возьми да и заори. От этого крику — ее голос он очень хорошо отличал — у Жоры еще свирепости прибавилось, но уж ручку-то у него Васька вырвал и в снег зашвырнул.

Васька же, когда услышал крик, сразу же засомневался, на ноги вскочил, Жорку отпихнул, а сам к машине. Глядит, а там баба сидит на полу в кабине, и видать, что мается. Тут он на Жорку как заорет: «Ты что же, говорит, дурак бестолковый, смолчал, что бабу беременную везешь?» И давай на него наседать, а сам весь трясется, потому что очень на него повлияло, когда он во все обстоятельства вник.

Слов-то Жорка, конечно, не разобрал, но сообразил, потому что очень глаз у него был начитанный выражение понимать. Кинулся он в кабину, давай Катю на сиденье поднимать, а Васька уж тем временем в снегу шарит, ручку ищет. Насилу нашел, потому что она под снег аж черт-те куда ушла. Ну, нашел он ручку, Жорке орет, садись, мол, за руль, тот сел, он круть-круть, покрутил, завелась!

Васька на мотоцикл, р-раз — завел, разворачивается, этому рукой махнул — давай, дескать, за мной, и, как был весь в снегу, прямым ходом к больнице. Сигнал подает, дорогу им каждый уступает, ну прямо что заморский гость какой с почетным караулом.

Как подъехали к родильному корпусу, Васька сам туда забежал. Выходят две сестрицы, Катю — под руки и повели. Жора за ней, но тут его Васька останавливает так рукой и говорит: «Ну, скажи спасибо своей бабе, а то упек бы тебя как миленького», — и показывает ему пальцами, стало быть, решетку. А тот на решетку-то поглядел, да только видит, что глаза у Васьки веселые, и сам на него с теми словами, которые хорошо у него получались — так тебя, мол, и сяк…

Сел Васька на свой мотоцикл, уехал. А Жора так в машине и ночевал, под тулупом, от родильного дома не отходит. Ему объясняют, чтобы ехал домой, а он свое мычит, не поймешь чего, руками размахивает, ну и отступились. А Катя, значит, день да еще ночь промучилась, а на другой-то день и родила мальчишку.

Вот так и вышло, что попал Васька-формалист к Жоре-глухарику в кумовья. А мальчишка такой удался крикун, что спасу нет. Уж не Васька ли Трушин так его напугал? Первые месяца два они все только и ходили кругом его люльки — слышит или не слышит? Наконец удостоверились — слышит. Тут только они и спохватились, что надо парня по всем правилам записать, и нарекли его Васей. Крестить, конечно, не стали, ну а крестины устроили, или, если по-новому, октябрины. На этих, стало быть, октябринах Васька Трушин сидел у них почетным гостем, как бы за крестного…

Вот какие дела. Тому уж годков шесть, поди, миновало, мальчишка подрос, скоро в школу идти, а Василь-то Иваныч нет-нет и наведается на хуторок с конфеткой да с шоколадкой, вот…

Ах, машину-то?.. Да, получили они машину новую, «ГАЗ-63», и шофера подобрали из молодых, ничего, работает. Но только старуху эту, «ЗИС-5», так и не отдали. Ездит на ней Жора помаленьку в лес по дрова, чтобы новую не корежить да, бывает, сено вывезти с покоса. Васька-формалист — он у нас теперь начальником госавтоинспекции — к директору множество раз приставал, просил по-хорошему, сдай да сдай на железный лом, а то, мол, непорядок. А тот ему: «Что ты, Василь Иваныч, а вдруг еще кому рожать приспичит, на чем повезем?»

1963

ГИТАРА

— Дусь, а Дусь!.. Вынеси гитару!

Начинается! Делать нечего, придется закрывать окно. Иначе не дадут работать. Раньше я захлопывал окно нетерпеливо, с досадой. Потом стал затворять его демонстративно, в надежде усовестить нарушителя моего трудового режима. Но из всех окон нашего шестидесятиквартирного дома ему было дело только до одного, и моих демонстраций он попросту не замечал. Теперь я смирился, как смиряется человек перед неподвластной ему стихией. Я закрываю окно спокойно, деловито, со всеми предосторожностями сознательного съемщика заводской квартиры.

Итак, подхожу к окну.

Внизу, у железной решетки, вокруг разбитого подле дома цветника, стоит парень. С высоты третьего этажа он выглядит приземистым крепышом. У него вид, предостерегающий о том, что парень этот лих: черные бостоновые брюки заправлены с напуском в хромовые сапоги гармошкой, серый двубортный пиджак не застегнут ни на одну пуговицу, отчего имеет поношенный вид, на затылок надета кепчонка с козырьком настолько узким, что диву даешься, зачем же его вообще-то приделали.