Когда мы молоды - [30]

— Что? — растерялся Грохотов.

— Нет, ничего, — спохватился я. — Глупая немецкая, когда-то модная, песенка. Извини.

За окнами смеркалось. Зажегся свет. Несколько мужчин с аккордеоном, саксофоном, банджо и барабанными палочками поднялись на эстраду, где стояли коричневый рояль и большой комплект барабанов разного калибра. Я вспомнил про свой поезд, который уходил ночью. Загремела музыка, и теперь Грохотову приходилось почти кричать, чтобы я мог его расслышать.

— «Нет, милый Петр, — говорит мать, — мне кажется, что и с вашей стороны это было не совсем серьезно, когда вы делали это предложение, скорее уступка настроению, нечто вроде романтического порыва, поскольку я представить себе не могу, чтобы серьезный мужчина, каким вы, безусловно, являетесь, пожелал жениться на девушке, которую он знает лишь по письмам и еще никогда не видел». Она говорит, и мне это как обухом по голове, я готов сквозь землю провалиться, а с другой стороны, во мне закипает возмущение, по какому праву эта вежливая мадам поучает меня и что-то мне предписывает, и в то же время я опять-таки понимаю, что она ее мать и не хочет меня в мужья своей дочери. Наконец она замолкает, видно, хочет услышать, достаточно ли убедительны были ее слова, и тогда я говорю: «Все это прекрасно, но что скажет сама Юлия, надо же выслушать и ее мнение?» — «Юлия — дитя, — говорит мамаша, — и если вы, взрослый мужчина, пустите в ход все свое влияние, она, возможно, уступит и станет вашей женой, но вы должны понимать, какую ответственность взяли бы на себя, заставив ее принести в жертву свое будущее. Вы должны отдавать себе отчет и в том, какое будущее сможете обеспечить ей вы и будет ли она счастлива с вами». Тут входит Юлия. Глаза заплаканы, смотрит в землю. «Чай готов», — говорит она. «Прекрасно, накрывай, пожалуйста, на стол, дитя мое», — говорит мать. И тут еще звонок в прихожей. Юлия идет открывать. «Это, должно быть, наш папа», — говорит мадам. Появляется полный мужчина, очки в роговой оправе, лысина, хорошо отглаженный костюм с жилетом, темно-синий в полоску. Меня представляют. «Ах, очень приятно, — говорит отец. — Очень рад воочию увидеть победителя. Ах, какое было тяжелое время — эта война. Но вы там времени даром не теряли, вижу по вашим наградам». Жизнерадостный, общительный старикан. «Там было здорово жарко, последние дни в Берлине? Мертвого Гитлера видели? Вообще-то видел его кто-нибудь мертвым? Знаете, какие фантастические слухи ходят о его якобы спасении и бегстве в Аргентину?» И так далее. Посидели с ним немного в мягких креслах под торшером, потом пили чай. Ложки серебряные. Да… Потом я попрощался. В прихожей Юлия сказала мне: «Но ты же еще напишешь, да?» Я сказал «да» и подумал «нет». Еще они спросили меня: куда я теперь поеду? Я сказал: в Псков. И тогда они спросили, не переночую ли я у них, если задержусь в Москве. Я сказал: «Спасибо, у меня есть здесь один знакомый». Такая вот история. Налей-ка еще. Будь здоров! Тогда я поехал на вокзал и задремал на скамейке, приткнувшись к чемодану. Легче он не стал. У меня там всякие вещицы, подарки, так сказать, для невесты. Может быть, тебе нужно? Прекрасное белое подвенечное платье. Пара очень приличных дамских туфель на высоком каблуке, тридцать пятого размера. Тебе не надо? Жаль. Может быть, следовало их все-таки там выгрузить, но я не решился, да и случая не было. Выпьем!

Грохотов дал проворному старику кельнеру по-царски «на чай», щедро одарил гардеробщика, у которого вместе с шинелью и фуражкой оставлял и свой чемодан. Потом в сырой темноте улицы поднимал руку перед каждой проходящей машиной, пока возле него не остановилось такси. Несмотря на два графина водки, он был неразговорчив и угрюм. Я проводил его до Ленинградского вокзала. Поезд на Псков отходил лишь утром, но мне надо было спешить.

— Не огорчайся, — сказал я. — Обойдется. Завтра будет все хорошо. — Грохотов промолчал. — А сколько тебе, собственно, лет?

— Двадцать три исполнилось, — сказал артиллерийский капитан.

Мы обнялись по-братски.

ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

Я проходил преддипломную практику под руководством главного редактора одного из известных журналов, человека с большим и разносторонним опытом. Просмотрев предложенный мной список репортажей, составлявших содержание будущего диплома, он сделал одно-единственное замечание.

— Ты дал общий заголовок своей серии «Герои нашего времени», — сказал он. — Прекрасно. Мы живем в героическое время, и героев у нас немало. Но представь себе, что кто-то, читая твои очерки, задумывается: ага, романтические профессии, самоотверженный труд, борьба не на жизнь, а на смерть, но я-то не космонавт, не первооткрыватель, не целинник, забивающий первые колышки палаток… Я даже не врач, который, спасая человеческую жизнь, пробивается сквозь пургу… Я вот, допустим, слесарь?

— В каждой работе есть своя романтика.

— Пусть так, но где ты видишь романтику в труде человека, день за днем повторяющего одни и те же операции?

— Наверное, однообразно они выглядят только со стороны.

— Хорошо, что ты это понимаешь. Но все-таки писать хочешь о тех, кого принято считать бесспорными героями нашего времени. А какое время может обойтись без слесаря? Так вот, если ты хочешь по-настоящему проверить свои способности — а ты хочешь, я же тебя знаю, — напиши-ка о слесаре. Только не бери прославленного передовика или знатного новатора, понимаешь, почему? Если разглядишь за однообразием будней рабочего человека их истинное глубокое содержание и сумеешь, не отделываясь общими словами, со знанием дела показать, чем живет такой человек изо дня в день, вот тогда ты журналист, тогда ты нужен нашему времени.