Когда мы молоды - [28]

— Да ты что?! Это совершенно невозможно. Когда свадьба? Мне же надо дальше ехать.

— Свадьбу мы завтра же отпразднуем. В крайнем случае — послезавтра. На наш фронтовой солдатский манер, чего тянуть волынку.

Мне пришлось поразмыслить. Два дня в Москве. Это мне улыбалось, более того — это было моей тайной мечтой.

— Знаешь, я бы с радостью… Но в Москве мне негде приткнуться.

— Ерунда, явишься со мной к моей невесте. Юлька мировой парень, все будет в порядке.

— Нет, это не пойдет.

— Очень даже пойдет.

— Сначала все-таки попытаю счастья в гостинице, — решил я, и мы оба в прекрасном настроении отправились на боковую.

Москва под темными низкими тучами, исходящими мелким монотонным дождем, выглядела негостеприимно. На трамвайных остановках, защищаясь от дождя развернутыми газетами, зонтиков почти не было видно, стояли озябшие люди.

Фонтаны воды выстреливали из-под колес троллейбусов и автомашин, попадавших в выбоины на видавшей виды мостовой. Но зато в метро все было по-другому. Московское метро! Оно было настоящим чудом, сказкой, ставшей былью! Здесь было сухо, светло и тепло; повсюду, от мраморных колонн до рельсовых путей, царила безупречная чистота, и она действовала возвышающе, вызывая в людях гордость, потому что каждый советский человек чувствовал себя совладельцем этих празднично-целесообразных подземных дворцов. Я вспомнил свое самое первое впечатление от московского метро. Годы назад — ах, как давно это было! — за успехи в учебе мой выпускной класс был премирован экскурсией в столицу. На станции метро «Арбатская» мы бежали вверх по лестнице весело щебечущей стайкой, хотелось объять необъятное. Навстречу нам чинно шествовала полная достоинства небольшая группа туристов, красиво, по-заграничному, одетых. Я оказался рядом с этой группой. Седеющий солидный господин, осматриваясь в розовом мраморном вестибюле, сказал: «Better than in Berlin!»[2]

Ах, как радостно запрыгало сердце в груди пятнадцатилетнего паренька! По английскому я был лучшим в нашем классе, а это был первый живой англичанин, который мне повстречался, и я сразу понял его слова. Первые слова иностранца, которые я услышал, были словами признания моей Родины, столицы моего отечества, да к тому же я знал, что англичанин высказал еще не всю правду, он, собственно, должен был сказать: «Better than in London»[3], ведь любому школьнику было уже известно, что московское метро лучшее в мире.

Мы с Петром условились встретиться завтра. Сначала Петр хотел, чтобы мы сразу пошли вдвоем, но я решительно отказался, мне не хотелось быть помехой при первой встрече влюбленных. Тогда Петр стал настаивать, чтобы я пришел завтра по имевшемуся у него адресу. Но я отклонил и это предложение: я плохо знал Москву и, чего доброго, мог бы еще заблудиться. В конце концов, сошлись на том, чтобы встретиться у входа на станцию метро «Арбатская»: возможно, придется делать покупки, и я мог бы ему помочь. Мы расстались в подземных переходах трех вокзалов, и мощный, бесконечный, никогда не иссякающий в этих лабиринтах людской поток впитал полного надежд романтика с его огромным коричневым фибровым чемоданом и понес навстречу его супружескому счастью.

А я, вместо того чтобы, не откладывая, поискать прибежище в гостинице, оставил вещи в камере хранения и отдался на волю того же людского потока, сел в поезд, направлявшийся к центру города, и скоро был в том месте, которое словно магнит день за днем привлекает миллионы людей, местных жителей и приезжих, ибо равное ему вряд ли найдется на всей планете.

Итак, я стоял на Красной площади. Ввинчивались в серое небо резные купола-луковицы собора Василия Блаженного, в гордой готовности к защите отечества держали щит и меч Минин и Пожарский, высился темно-красный, почти черный в наступающих сумерках Исторический музей. А вдали под высокой средневековой зубчатой кирпичной стеной, стояло скромное сооружение из отшлифованного гранита, и двое часовых неподвижно замерли на посту у массивных дверей. Голубые ели, молчаливые, как эти окаменевшие часовые, казались погруженными в глубокий траур.

Дождь начался снова, я почувствовал, что моя голова намокла, и только теперь заметил, что держу фуражку в руке. От Спасской башни двигалась короткая цепочка солдат, смена караула. Начали бить часы…

Безуспешные поиски ночлега, в конце концов, привели меня, неопытного провинциала, на то место, с которого следовало бы начать. Военный комендант Казанского вокзала, того самого, где я оставил свои вещи и откуда мне следовало ехать дальше, дал мне направление в комнату отдыха для транзитных военнослужащих, и я проспал сном праведника до наступления дня.

За несколько минут до условленного часа я был у маленькой розовой башенки метро «Арбатская». По-прежнему безучастно накрапывал осенний дождь, и я вошел в вестибюль. Немало людей, оказавшихся тут по той же причине, стояли в круглом вестибюле, поглядывали сквозь стеклянные двери наружу, читали газеты. Широкий мокрый след вел от входа, становился все уже и, высыхая, исчезал на ступеньках лестницы. Вдруг я увидел чемодан. Точно такой, какой был у Петра Грохотова. Не украли ли у него вещи, испугался я, но тут же заметил рядом с чемоданом пару исправных хромовых сапог и тяжело обвисшие мокрые полы шинели из добротного английского сукна. Мой взгляд скользнул вверх, и я узнал своего друга-романтика.