Когда иней тает - [22]

— Откройте рот и закройте глаза, — скомандовал капитан.

Полицейский открыл рот и зажмурился. Капитан вынул револьвер, прицелился в больной зуб и спустил курок. Зуб выскочил изо рта, и сержат избавился от боли.

После этого капитан рассказал еще более невероятную историю об одной корове в штате Канзас, которая наелась абрикосов и разорвалась, как бомба. От сотрясения разбились все стекла в соседних фермах на две мили кругом…

Капитан был в прекрасном расположении духа. В такие минуты он сам смеялся над своими выдумками.

— Довольно! — воскликнул я, видя, что он собирается сочинить какую-то новую историю, и вышел во двор.

Капитан остался в комнате один, и, — Ха-а-ха-а-ха-ха! — доносился оттуда его веселый смех.

ОСЕНЬ

Рогачи давно перестали реветь. Наступил октябрь, и буковые леса запламенели. От пурпурно-красного моря не оторвешь взгляда: посреди него желтели березы с поредевшими листьями, вершины елей и сосен приобрели восковой оттенок, а между ними огненными ножами торчали осины. Зеленое постепенно исчезало. Оно желтело, сгорало, пряталось глубоко в лесные недра и умирало, словно с ним бежало прочь и умирало само лето. На горном хребте осень была быстрой и короткой. Бук сгорел за несколько дней. После первых заморозков земля покрылась облетевшими листьями — толстый шумный ковер, выдававший каждый наш шаг. Лес обнажился, и свет нахлынул в него со всех сторон, сделав стволы буков еще белей, а мхи под ними — темно-синими.

Дождей еще не было. Солнце всходило и заходило на бледно-голубом, мягком, усталом небе. Сладкая тишина наполняла тенистые места, словно леса были допьяна напоены безумными красками осени.

Сторожка как будто стала просторней. Стены ее ярко белели. Длинное низкое строение словно замерло.

По шоссе, проходившему восточней сторожки, каждое утро и вечер скрипели запряженные волами и буйволами телеги горных жителей. Туда везли тяжелые кадки, грубо, но прочно сколоченные шкафы из свежеоструганных буковых досок, веялки, окрашенные желтой краской или расписанные синими цветочками. А обратно везли мешки с зерном или большие бочки с молодым, сладким, еще не перебродившим вином. Эта меновая торговля шла в тех местах по обе стороны горного хребта регулярно каждую осень.

Мы дождались первых дождей, чтобы начать приманивание дичи к кормушкам. А пока готовились к встрече зимы. Капитан часто ездил в город или на шахты за провизией, усевшись заправским возчиком на нашей тележонке. Обратно он почти всегда запаздывал, особенно подолгу задерживался в городе и возвращался частенько выпивши, с целым коробом новостей.

— Никто не верит, что мы приручили двух серн, — говорил он, распрягая Алчо. — Городской народ — чистые мещане, ничему не верят! А я им нарочно: приручили, мол, не двух серн, а целое стадо, да еще в придачу пять старых оленей, и те подходят, лижут у нас в руках соль… Меня страшно злит, когда кто-нибудь не хочет верить. Я тогда прямо раззадорюсь, брешу, что только в голову взбредет. Хочешь верь, хочешь не верь! Да, забыл: все шлют тебе приветы, в город зовут. Но я не советую…

Однажды, придравшись к его наставлениям и озабоченному виду, я решил рассказать ему о посещении адвоката.

— Этот мерзавец возобновил процесс, хотя Каракоч не собирался возобновлять. Но он уговорил его, а может, и Каракоч пообещал, что коли тот выиграет дело, так пускай возьмет деньги себе… Разбойник!

— Вот как? — сказал я.

— Завтра поеду в город и встречусь с адвокатом. Может, он отступится. А может, и суд не примет иск к рассмотрению.

— Не езди. Носа там не показывай, незачем тебе связываться с такими людьми. Вытянули у тебя деньги и теперь смеются над тобой, — сказал я.

— Да, пока я был при деньгах, все увивались вокруг меня.

— Дело известное.

Он глубоко вздохнул, хотел еще что-то сказать, но с презрением махнул рукой и отказался от своего намерения. В памяти его всплыло какое-то мрачное воспоминание. Я оставил капитана и вышел из комнаты: мне показалось, что у него вздрагивают плечи. У этого легкомысленного, ветреного человека, беспечного, как ребенок, была своя трагедия.

Наконец пошли дожди. Горы подернулись туманом, и близ старой забытой лесной дороги мы вспугнули стадо оленей. Их было шесть — три самки, два теленка и огромный рогач. Животные, подымая сильный шум, кинулись вверх по крутому склону холма, из-под ног их сыпались камни.

— Это был наш приятель, — сказал капитан, когда треск сучьев затих.

— Какой приятель?

— Который унес мою блузу.

— Как же ты его узнал?

— По рогам. Уж очень велики. Кроме того, левая задняя нога у него короче, — уверенно заявил капитан Негро, поглядев на меня совершенно серьезно, словно удивляясь, как я сам не заметил у оленя этот недостаток.

— Ладно, короче так короче, — сказал я, чтоб избежать нелепого спора. — А ты не думаешь, что пора пригнать наших серн?

У Мая были уже настоящие рога — два острых шипа. Он посерел, полностью сменив свою летнюю шерсть. Весил он двенадцать килограммов и уже не был похож на детеныша. Молоко его не интересовало, зато он испытывал особое пристрастие к буковым желудям. От них и он и мать его толстели. На задних ногах его, возле колен, появились два бугорка вроде громадных бородавок — второй после рогов характерный признак возмужалости.