Когда иней тает - [21]

— Да, я видел. И ты, кажется, звал меня.

Капитан поморщился и прибавил с раздражением:

— Я звал тебя только затем, чтоб ты видел, как я помчался. А не то что от страха.

— Ты бы мог ухватить его за рога и править, как уздой, — заметил я.

Он засмеялся. Эта идея воодушевила его. На лице его тотчас появилось хитрое и насмешливое выражение, как всякий раз, когда он собирался соврать. Трехдневное молчание истомило его, и он решил теперь наверстать упущенное.

— А ты знаешь, как бежит олень? Кто может похвалиться, что скакал на олене? — гордо промолвил он и поглядел в зеркало на свой шрам. — Интересно, останется ли отметина?

— Если останется, так будет служить тебе наглядным доказательством, когда ты будешь рассказывать об этом случае, — сказал я.

— Ха-ха-ха, — засмеялся капитан каким-то колыхающимся раскатистым смехом, оторвался от зеркала и сел на стул. Это было признаком хорошего настроения и означало, что он собирается рассказывать истории. — Ты не слыхал о Панчо Вилье?[3]

— Да, слышал кое-что об этом человеке.

— Во время его революции меня чуть не убили. Один мексиканец выстрелил в меня. Пуля пролетела около самой щеки… Я прибыл на корабле для того, чтобы вывезти американских подданных. В Сайта-Крусе был аптекарь-американец и целая дюжина торговцев. Корабль стал в гавани на якорь, взял американцев на борт, и дело было сделано, но мне захотелось сойти на берег, посмотреть, что представляют собой эти революции. В то время мексиканцы чуть не каждый год устраивали по маленькой революции, вместо того чтоб устроить сразу одну настоящую.

Я оделся по-мексикански, нахлобучил сомбреро и сошел на берег. По набережной расхаживал сам Панчо Вилья.

— Буэнос диас, сеньор,[4]- поклонился я ему и объяснил, чего хочу.

— Я готов сделать для вас все, — ответил он и сообщил мне пароль, который давал возможность ходить где угодно.

На всех улицах меня встречали патрули. Они наводили на меня ружья, но как только я произносил пароль, тотчас отдавали мне честь. Так прошел я насквозь весь город и очутился за ним, в большом деревянном здании, где при иезуитах находился монастырь, а теперь был постоялый двор. В нижнем этаже были корчма и зал для танцев.

Я пил херес, танцевал, погулял на славу, а потом, уже довольно поздно, занял комнату и лег спать.

Вскоре после полуночи послышался стук в дверь.

— Кто там? — спросил я.

Сиплый пьяный голос заревел:

— Выходи, американский пес!

— Сеньор, — ответил я, — вы, видимо, пьяны, прошу не беспокоить меня. Я пожалуюсь самому Панчо Вилье.

— Карамба! — вскричал мексиканец. — Как ты смеешь упоминать это имя? Панчо Вилья, мой лучший друг, борется против американских псов, таких, как ты! Сейчас же выходи, а не то я сам войду и сверну тебе шею.

— Убирайся, — ответил я. — Завтра я скажу, чтоб тебя повесили!

Ударом ноги мексиканец вышиб дверь. Не успел я вскочить с постели, как револьвер его озарил комнату красным светом. Бах! Бах! Бах! Пули, пролетев над моей головой, попали в дощатую перегородку. За нею подняли крики какие-то женщины…

Я спокойно встал, взял тяжелую керосиновую лампу и хватил ею мексиканца по башке. Он повалился замертво, а я оделся и убежал на корабль…

Ранним утром, когда я еще спал в капитанской каюте, от берега отошла лодка. В ней сидел сам владелец постоялого двора — дон Педро — с пятью дочерьми. Девушки гребли и пели. Одна из них играла на гитаре. В лодке была корзина с закусками, с бутылками хереса и других вин.

Матросы, обрадованные, помогли гостям подняться на корабль. Мы устроили настоящее пиршество. Дон Педро сказал мне:

— Капитан Негро, я сожалею о случившемся. Забудьте об этом, и милости просим опять ко мне в корчму, в виде ответа на наш визит.

На другой день я взял с собой двух своих помощников и отправился на постоялый двор. Входим в корчму. Помощники мои, молодые парни, пошли танцевать с девушками, а я остался в корчме — выпить чего-нибудь у стойки. Возле меня облокотился на прилавок громадный мексиканец с забинтованной головой, черный, как цыган, удалой на вид, с бакенбардами и с двумя револьверами у пояса. Грудь его была перетянута патронташем. Otf держался очень гордо. Я учтиво спросил его:

— Вы, по-видимому, с фронта, сеньор?

Он поглядел на меня сверху вниз.

— Да, сеньор. Я только что оттуда.

— Наверно, были в очень опасном месте? — продолжал я.

— Да, в самом опасном секторе. Там, где падало больше всего гранат.

— И вас ранило?

— Да-а, снарядом прямо в голову. Ужасный снаряд! — сказал он и с гордым видом направился в зал для танцев.

Тогда одна из дочерей корчмаря — донна Мария — шепнула мне на ухо:

— Не говорите с ним. Он может узнать вас по голосу. Его зовут Мигуэль Хуан Альфонсо. Он — тот самый, кого вы ночью ударили лампой.

Черный капитан засмеялся своим веселым, колышущимся смехом. Он уже вскочил со стула и, рассказывая мне эту историю, жестикулировал и руками и ногами.

— Вообще мексиканцы эти — страшные чудаки, — уверенно заявил он и тотчас приступил к другой истории — о каком-то полицейском сержанте, помешавшем славному празднеству на одном ранчо. Празднество это было устроено в честь капитана владелицей ранчо донной Жуаной дель Томас. Она была самая красивая женщина в Мексике и влюбилась в Черного капитана, а сержант ревновал и нарушил празднество. Но случилось так, что у него заболел зуб. Тогда капитан Негро предложил вырвать ему этот зуб. Сержант согласился.