Князь Владимир и истоки русской церковной традиции. Этюды об эпохе принятия Русью христианства - [35]

. Бурицлейф как соперник Ярицлейфа, выступавший против него на поле боя, безусловно, Святополк. Убийство же Бурицлейфа очень похоже на смерть святого Бориса, налицо также сходство их имен. Именно этой расстановке сил, содержательной сути Саги об Эймунде и можно доверять: Ярослав выступает против Святополка и Бориса с помощью наемной варяжской дружины. Вартилав – фигура противоречивая именно потому, что реальный Брячислав был на стороне Святополка, занял Новгород в отсутствие Ярослава, а Мстислав после раздора с Ярославом примирился с ним и «начаста жити мирно и в братолюбьстве»[359]. Более того, думается, что подобному сопоставлению можно было бы подвергнуть и еще два образа – Якуна, «князя варяжска», и Эймунда.

Сомнения в доверии древнерусским источникам имеют двойное основание. Во-первых, русский автор, будучи зависим от княжеской власти, не смог бы не учесть ее пожеланий относительно содержания рассказа о столь нашумевшей истории. В Сказании о Борисе и Глебе и в рассказе Повести временных лет проводятся две смысловые линии: непротивление Бориса убийству, совершаемому старшим братом, и готовность отдать ему власть, а также противопоставление Святополка Борису, как Каина Авелю[360]. Если первая линия кажется оправданной не только внутренней логикой, но и самим фактом смерти Бориса, единодушием всех источников, включая иностранные, в неповинной смерти Бориса, то вторая представляется оправданной только политически. Это основание сомнений в непредвзятости русских источников о смуте 1015–1020 годов дополняется вторым, связанным с канонизацией Бориса и Глеба.

Древний Вышгород, реконструкция.

В Повести временных лет рассказ о прославлении помещен в статью под 6580 (1072) годом[361], т. е. спустя почти двадцать лет после смерти Ярослава Владимировича. Однако ряд трудностей, связанных с этой датой, заставил некоторых историков сдвигать данное событие ко времени киевского правления Всеволода Ярославича[362]. Поскольку Святополк, благодаря своему браку, был тесно связан с Польшей, аналогия с ним могла бы повредить репутации Изяслава Ярославича, который тоже был женат на польской княжне. В историографии неоднократно предпринимались попытки обосновать и более раннее прославление[363]. Исходя из уже приведенного довода, а также из чрезмерной, на наш взгляд, сложности аргументации, что делает гипотезу малоправдоподобной, трудно согласиться с мнением А. В. Назаренко, предлагавшим датировать канонизацию 1050–1051 годами[364]. В течение же 1020-1040-х годов канонизация также вряд ли могла быть проведена, поскольку были живы свидетели событий, чьи воспоминания могли оказаться опасными для Ярослава Владимировича. Думается, что стоит прислушаться к мнению А. Поппэ, который «с возрастающей неохотой» пользовался, «казалось бы, технически весьма уместным термином „канонизация^» в отношении древнерусских святых. Этот процесс мог дорастать до общерусских масштабов из постепенно растущего локального почитания[365]. Поскольку окончание процесса прославления нужно видеть в 70-80-х годах XI века, получается, что Сказание о Борисе и Глебе, а также рассказ Повести временных лет отстоит от описываемых событий на 50–60 лет, т. е. его достоверность снижается. Академик Шахматов высказал мнение, что некий рассказ об убиении Бориса и Глеба появляется уже в Древнейшем своде[366]. По-видимому, известный нам летописный рассказ можно фиксировать только с появления Начального свода в 1093 году[367]. Однако, по мнению А. А. Шахматова, Нестор вынужден самостоятельно сочинять Чтение о Борисе и Глебе, ибо вышгородские записи, которыми он пользовался, были слишком разрозненными и фрагментарными. Кроме того, он попытался обосновать, что оно было составлено Нестором около 1079–1081 годов[368].

Радзивиловская летопись.

Л. 160 – убийство Бориса.

Однако вопрос доверия житийным и летописным свидетельствам об убийстве Бориса и Глеба с позиции жанрового подхода вряд ли сильно зависит от времени их составления, поскольку, как бы они ни подгонялись под мнение и княжеский заказ, их жанровое предназначение не только не исчезнет, но и не потеряет своего доминирования над любой идеологией. Назначение жития – этическое поучение, которое не может быть подтасовано. Главное этическое содержание житий Бориса и Глеба, кто и когда бы их не писал, – беззлобие по отношению к убийцам и заказчикам убийства, готовность пожертвовать собой, подобно Христу, и готовность уступить первенство старшему брату, который не только посягает на него, но и имеет на него право. Контекст этих этических принципов, заложенных в житийные произведения о Борисе и Глебе, дезавуирует ситуацию, в которую они вставлены. Зачем Святополку, имеющему право на престол в Киеве, убивать младших братьев, когда они готовы, согласно всем житийным произведениям, уступить ему старшинство без какой-либо борьбы? Наиболее последовательно эта идея изложена в Сказании о Борисе и Глебе, где первым о будущем убийстве думает не Святополк, а Борис, как бы «предлагая» брату план действий и тут же отвечая на него нежеланием сопротивляться