Князь Владимир и истоки русской церковной традиции. Этюды об эпохе принятия Русью христианства - [34]

Бориса и Глеба в связь с последующими событиями, рассмотрев его как частное дело между Святополком, с одной стороны, и с Борисом и Глебом – с другой[345].

Это наблюдение о некоторой «несовместимости» рассказов о смуте 1015–1019 годов и рассказа об убийстве Бориса и Глеба обладает несомненной важностью для решения вопроса о достоверности источников о событиях 1015–1018 годов. Если все борисоглебские памятники возникли не ранее 70-х годов XI века и не отразили, например, диспропорции в их почитании, относящейся к середине XI века, то они и не могут в точности соответствовать исторической действительности[346].

Если внимательно вчитаться в работы историков, защищающих достоверность событий, изложенных в летописно-житийных памятниках о Борисе и Глебе, можно обратить внимание на то, что в большей или меньшей степени в них отвергаются: 1) историко-политическая логика и соображения целесообразности[347]; 2) достоверность скандинавских источников, кстати лишенных какой-либо политической ангажированности[348]; 3) наличие противоречий в летописно-житийных памятниках, иностранных письменных источниках и археологических данных; 4) наличие параллелей со сказаниями о Вячеславе Чешском, свидетельствующих о западно-христианских параллелях, в контексте которых возложение ответственности целиком на «западника» Святополка оказывается затруднительным[349]. Но зато традиционно ориентированные историки признают только одно: неподсудность текстов поздней фиксации событий, зависимых от мнения княжеской власти и общественных стереотипов и предрассудков, каковыми являются русские письменные источники.

Сомнения в достоверности отечественных житийно-летописных источников основываются на противоречивости и нелогичности, по крайней мере, некоторых фактов, в них присутствующих. Например, согласно Повести временных лет, Глеб, получив от Святополка, по всей видимости, в Муроме притворный вызов в Киев, двигается сначала «на Волгу» (от Мурома кратчайший путь до Волги – 150 км), где происходит заминка с конем, а затем на ладьях плывет к Смоленску (еще 1120 километров, если плыть по Волге). Если учесть время движения гонца от Святополка (от Киева до Мурома почти 1000 км), выехавшего не ранее 16 июля, едва ли весь этот путь можно проделать к 5 сентября, когда, согласно Сказанию о Борисе и Глебе, муромского князя убивают. Но у этого разнонаправленного пути должна быть логика. Если вспомнить, что Глеб – сын болгарыни, то «на Волгу» он мог двигаться до Волжской Булгарин (от Мурома – 600 км). Даже если предположить, что Глеб не задержался там, что маловероятно, он опоздает ко дню своего убийства под Смоленск не менее чем на два-три месяца. Если же учесть его пребывание на родине у матери, то убит он был 5 сентября следующего, 1016 года, когда Святополк был уже в Польше, а Ярослав – в Киеве. Учитывание особенностей исторической географии позволяет, с одной стороны, задать новые вопросы, а с другой – сделать выводы более убедительными.

В контексте сказанного особенное значение приобретает жанровое различие имеющихся источников по проблеме.

Скандинавская Сага об Эймунде, которую в качестве источника привлекают противники традиционной точки зрения, действительно содержит противоречие в основном сюжете, когда в образе Бурицлейфа объединены два исторических персонажа – Святополк и Борис. Смешение образов – характерная особенность эпоса.

Разнообразие и убедительность доводов, которыми подтверждается позиция историков, доверявших Саге об Эймунде, убеждают в их правоте. В самом деле, эпос является весьма продуктивным источником информации, что особенно наглядно показали работы Дж. Фрэзера и В. Я. Проппа[350], однако, думается, основная сила эпоса не в этом. «Ядро сюжета эпоса остается неизменным, мало изменяется и его толкование, не вводится почти новых персонажей, тем более эпизодов, да и бытовые черты лишь осовремениваются, а новых не появляется»[351]. Главное – расстановка сил, противостояние действующих персонажей эпос сохраняет как свою основу, и ей мы можем доверять. Сюжетные детали и характеристики героев, порой бытовые, служат для узнавания читателем известного ему лица[352]. Это то, чему историк может доверять, опираясь на скандинавские саги.

Сага об Эймунде долгое время оставалась незаписанной, из-за чего процесс превращения сказания в эпическое произведение оказался практически завершен. Поэтому образы героев должны были быть подогнаны под законы эпического жанра[353]. В данном случае главные герои – три брата, каждый из которых правит в своем городе. Имеются также три атаки Бурицлейфа, три совета Эймунда, три отказа Ярицлейфа платить варягам – дань фольклорным художественным формам[354]. Аналогичным образом трансформировался сюжет и о призвании братьев Рюрика – Синеуса и Трувора, каждый из которых занял отдельный город[355]. Несмотря на эпичность сюжета, историки без особых проблем вычленяют и в нем рациональное зерно[356]. Даже в более сложных случаях можно реконструировать исторические реалии, повлиявшие на развитие сказочного сюжета[357]. В случае Саги об Эймунде действующие лица исторической драмы должны были объединиться в трех героев. Наиболее угадываемая фигура – Ярицлейф-Ярослав. Вартилав – соединение образов Брячислава Изяславича Полоцкого, внука Владимира Святославича (поскольку Вартилав сидит в Полоцке), и Мстислава, оставившего Ярославу свой удел