Князь Василий Долгоруков (Крымский) - [142]

Обресков призадумался, потом сказал уверенно:

— Я не знаю, как шло обсуждение в Совете, но сделанные уступки почти лишают нас хорошего выхода в море. А мореплавание теперь упускать никак нельзя… Я дипломат, в военных делах ведаю хуже вашего, Петр Александрович, но для меня очевидно, что, не получив такого выхода, империя рано или поздно снова окажется втянутой в войну с Портой… А может, и с Крымом.

— Вот я и хочу успокоить визиря, что наш двор не будет иметь военных и других, в войнах употребляемых, кораблей. А только купеческие, по обрядам всех европейских держав… Получив это, мы выторгуем себе порт, а корабли при нужде сможем преобразовать в военные.

Искушенный в политических интригах Обресков предложил более тонкий ход:

— Позволю себе напомнить вашему сиятельству о существовании такого доброго политического приема, как умолчание… В договоре ведь не обязательно все оговаривать. Напротив, подчас даже выгодно оговаривать не все!.. В данном случае, коль турки будут упрямиться в отношении свободного кораблеплавания, необходимо приложить усилия, чтобы заставить их не упоминать в акте запрета России иметь в Черном море военный флот… Пусть не разрешают! С этим можно согласиться… Главное — чтоб не запрещали!.. И ежели так будет — мы всегда сможем воспользоваться сим обстоятельством в свое оправдание. А именно — при нужде создадим флот, ссылаясь на то, что в договоре это не запрещено… Что же до Хаджибея — здесь следует не спешить и хорошенько все обдумать…

Румянцев отправил с майором Каспаровым письмо Муссун-заде, вежливое, не неуступчивое, в котором, перечислив согласованные в Бухаресте артикулы, предложил великому визирю дать «модификации» ответов на пункты, ставшие камнем преткновения. Фельдмаршал рассчитывал на благоразумие великого визиря, но чтобы оно скорее его посетило — двинул вперед переправившиеся на правый берег Дуная корпуса генералов Салтыкова, Каменского и Суворова.

Генералы за дело принялись рьяно: второго июня Каменский взял Базарджик, спустя четыре дня Салтыков разбил у Туртукая двухбунчужного Мустафу-пашу, наконец, девятого июня в жестоком бою у Козлуджи Суворов и Каменский разгромили сорокатысячный корпус Абдул Резак-эфенди, бывшего год назад послом в Бухаресте. Турки бежали к Шумле, оставив весь обоз, сто семь знамен, много артиллерии.

Продолжая развивать наступление, Салтыков устремился к Рущуку. А вот Каменский не стал преследовать янычар, остановил свой корпус и отправил фельдмаршалу рапорт, что решил устроить позицию между Силистрией и Шумлой для пресечения неприятельской коммуникации.

— Дурак! — вскричал Румянцев, кинув бумагу на стол. — Какой дурак!.. В Шумле-то и войска приличного не было: визирь всех бросил к Козлудже. А теперь он соберет разбитых и учредит в Шумле такую оборону, что дни, потерянные в стоянии, канут невозвратно.

Пылая благородным негодованием, Петр Александрович продиктовал Каменскому ордер: немедля подступить к Шумле и овладеть крепостью; в случае же сильного ее укрепления — осадить и пресечь всякое сообщение.

К этому времени в Браилов, где теперь находилась ставка фельдмаршала, прибыл визирьский нарочный Али с очередным посланием своего хозяина. Он привез ноту, которая повергла Румянцева в изумление и гнев: расценив предложение о «модификациях» как готовность России пойти на любые уступки, Муссун-заде (он писал ноту до сражения у Козлуджи) отказался изменить турецкие условия мира.

«Чтоб постановлена была вольность татар, — говорилось в ноте, — во всей силе сходственно с законом магометанским, не требуя ни гарантий, ни ручательства, ни равности; чтоб, исключая Азов, все прочие крепости и границы оставлены и со всем в прежнем их образе отданы и вручены были Порте».

— Его упрямство дорого обойдется туркам, — процедил сквозь зубы Румянцев. — Сколь ни лестна мне слава участвовать в примирении обеих держав, но когда с противной стороны предлагаются не те средства, которые могли бы помочь миру, то и я предъявлю другие средства…

Выполняя волю фельдмаршала, российские корпуса продолжали наступать: Каменский стоял в пяти верстах от Шумлы, заблокировав главные силы великого визиря, дивизия Салтыкова обложила Рущук, а бригадир Заборовский разбил в Балканских горах корпус Юсуф-паши, вызвав панику в турецких тылах.

Сам Румянцев придвинулся с войском к Силистрии.

По докладам сераскиров Муссун-заде видел, что положение его армии становилось катастрофическим. Стремясь оттянуть развязку, он снова написал фельдмаршалу. Но теперь тон письма был другой — не высокомерный, как в ноте, а простой, будничный, обреченный. Муссун-заде просил Румянцева поскорее прислать знатную особу, чтобы договариваться с ней о мире.

— Ну вот, кажется, и все! — воскликнул Петр Александрович, торжествующе оглядев генералов. — Теперь визирь пойдет на любые условия! А я продиктую ему такой мир, что он пожалеет о своем долгом упрямстве. И не мы к турку, а он к нам приедет. Слово даю — войну я закончу нынче!

Ответ фельдмаршала был жесткий: немедленно прислать в русский лагерь полномочного человека, чтобы составить «прелиминарные перемирия».