— На неделе отъедет к Румянцеву, — сообщил Панин.
— Ну, Бог в помощь…
После того как турки освободили арестованного в начале войны резидента Алексея Михайловича Обрескова, выполнив предварительное условие пригласительного к негоциации письма, отправленного Румянцевым великому визирю прошлой осенью, стало ясно, что Порта ожидает ответных шагов со стороны России.
Переговорив с вернувшимся в Петербург Обресковым, Панин, по его совету и с согласия Екатерины, решил воспользоваться посредничеством прусских дипломатов. Никита Иванович ввел в курс дела посла в Петербурге графа Сольмса, который, после многомесячной переписки со своим королем и уточнения некоторых деталей, дал положительный ответ.
Рескриптом от третьего января 1772 года руководство переговорами по заключению перемирия Екатерина возложила на генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева. А для непосредственного ведения оных ему в помощь был назначен опытнейший дипломат статский советник Иван Матвеевич Симолин, долгое время служивший в Дании, Австрии, а в последние годы занимавший должность резидента при императорском сейме Священной Римской империи.
В начале февраля Симолин и сопровождавшие его люди должны были покинуть Петербург и направиться в Яссы — главную квартиру Первой армии.
В первую неделю января Веселицкий четырежды встречался с Абдувелли-агой, раз за разом требуя приложить все усилия для склонения хана на уступку крепостей.
Ага обнадежил, что Сагиб-Гирей ищет достойные способы, чтобы сломить упорство духовных. И пояснил:
— Хан пытается показать им, что просимые города и так находятся в руках русских, которые по военному праву могут оставить их за собой.
Веселицкий, уловив в его словах некоторую двусмысленность, поспешил поправить:
— Это действительно так: но военному праву все взятые крепости остаются во власти победителя. Но его светлости надобно хорошо разъяснить — и я многократно сие подчеркивал! — что ее величество не намерена пользоваться этим правом по отношению к друзьям России. Напротив, она надеется на добровольную уступку, скрепленную формальным актом. И не для корысти своей, а только для защиты татарской вольности! А ежели хан думает, что Крыму ничто не угрожает — вот вам свидетельство о намерении Порты похитить помянутую вольность.
И Веселицкий передал Абдувелли копию письма Синявина, переведенную на турецкий язык Дементьевым.
Спустя два дня ага вернулся с ответом.
— Хан, — сказал он уныло, — не может сломить сопротивление мулл, считающих, что акт противен магометанской вере. И просит королеву милостиво уволить от такой уступки. Муллы говорят, что если в крепостях стоят чужие войска — это уже не вольность.
— Именно в этом и есть вольность! — взорвался Веселицкий, которому порядком надоели однообразные ответы, приносимые ахтаджи-беем. — Как же можно этого не понимать?!. Ты же передал хану письмо господина Синявина! Разве из него не видно, какие угрозы грядут для Крыма, если не будет нашего защищения?!
— Что касаемо капудан-паши Синявина, — сказал Абдувелли, — то мне велено объявить следующее. Хан подобным вестям крайне удивлен и считает их неосновательными, ибо таманский правитель Ахмет-бей еще прошлым летом подтвердил, что все обитатели Тамана повинуются хану и, следовательно, к России дружны… Вернувшийся недавно с кубанской стороны ханский нарочный Хасбулат-ага говорил, что на Тамане турок нет. А появившиеся там гирейские султаны Акгюз и Бахти по своей злой воле собрали некоторое число бродяг и возмущают народ. Но хан и диван ручаются, что об этом ранее они не ведали… Хан намерен сегодня же отправить Гасан-агу с письмами к Ахмет-бею и другим таманским мурзам, чтобы они этих двух султанов у себя не терпели и поскорее прогнали. А капудан-пашу хан просит задержать тех четырех татар, что подстрекательские письма везли, и через Гасан-агу передать ему для наказания.
— Надеюсь, наказание для смутьянов будет примерным, — холодно изрек Веселицкий.
— В суровости хана к нарушителям покоя вы могли убедиться сами, — ответил ага, имея в виду недавнюю казнь пятерых татар, уличенных в убийстве двух русских солдат и публично повешенных у въезда в Бахчисарай.
— Мне не хотелось бы обижать его светлость, однако прошу напомнить ему, что брат его, калга Шагин, находящийся ныне в Петербурге, не будет отпущен до тех пор, пока ее величество не увидит подписанный и скрепленный печатями акт, — пригрозил в который раз Веселицкий. — Не гневайте ее! Не понуждайте лишать Крымскую область ее всемилостивейшего покровительства!..
Абдувелли-ага приходил к канцелярий советнику еще дважды. В последний свой визит он сказал, что хан отправляет нарочных к старейшинам крымских родов, дабы узнать их окончательное мнение об уступке крепостей. Сам же ага напросился поехать к ширинским мурзам…
Пока Абдувелли находился в отъезде, Веселицкий сосредоточил свои усилия на укреплении приятельских отношений с нурраддин-султаном Батыр-Гиреем и особенно — с Олу-хани. По всему было видно, что она сама желала этого — едва ли не каждый день присылала служанку осведомиться о здоровье Петра Петровича, о бытии калги-султана в Петербурге, о прочих мелочах, расцениваемых обычно как знаки дружеского внимания.
