Князь Александр Сергеевич Меншиков. 1853–1869 - [59]

Возвратясь к прежнему своему месту, я заслышал непонятный мне шум у меня в батальоне … Бросаюсь туда, а мне навстречу, в сильнейшем перепуге, бежит Подпати:

— В батальоне бунт, ваше выс-дие, — едва мог он проговорить задыхаясь, — требуют вас!

Бегу к грекам. Подпати за мной, ухватил меня за полу.

— Не ходите, — твердил он мне, — они остервенели! Я вам говорил: опасный народ!

Что же оказалось? Греки, и в домашней их жизни свыкшиеся с опасностями, хорошо знали цену исправности оружия. Как только роздали им ружья и подсумки, принесенные из рот ефрейторами, волонтеры, как истинные знатоки в оружии, начали его осматривать, ощупывать; примыкать, отмыкать штыки; пробовать спуски; вынимать и вставлять шомпола, считать, осматривать патроны и мерить подсумки… словом, делали всё, что наш солдат не всегда догадается своевременно сделать. Впрочем, тогда, даже заметив неисправность оружия, он мирился с нею, так как не умел его ценить; к тому же, в наши времена для щегольства ружейных приемов солдаты сами нарочно расшатывали штыки, шомпола и ослабляли гайки, чтобы ружье — по солдатскому выражению — было «по-темпистее». С подобными ружьями наши и на войну пошли. Когда было отдано приказание пехоте снабдить греческих волонтеров ружьями и подсумками, ефрейтора весьма расчетливо придумали воспользоваться «удобным случаем» сбыть с рук негодные ружья, порванные подсумки и неполные патроны. По освидетельствовании греками принесенных им боевых предметов, оказалось, что у большинства ружей не взводились курки, или вовсе не было собачек; штыки не примыкались, или не держались на стволе; шомполы у многих ружей были растеряны; полного количества патронов не было, между ними попадались отсыпанные и — что всего ужаснее, и кто поверит? в некоторых патронах, вместо пороху, насыпано было просо!

Ничего не подозревая, я прибежал в батальон. С криком, ругательствами и проклятиями окружили меня греки, причем каждый, спеша показать мне найденную им неисправность, кричал: «измена! измена!! нас и здесь, как на Дунае, решились погубить!» …Показав мне негодные ружья, греки разбивали их о камни и бросали в кучу, равно и подсумки. Ружей я не жалел: туда им и дорога! но когда волонтеры стали высыпать мне на ладонь просяные зерна из патронов — я решительно остолбенел: гляжу, глазам не верю; беру в рот, разжевываю — не верю вкусу.

Подпати едва поспевал переводить мне слова греков, полные яростного негодования.

— Мы пришли вам помогать, — говорили они, — не жалеем жизни, а вы даете нам негодные ружья и первых посылаете на штурм! Возьмите ваши дубины назад; мы и без штыков, с ятаганами, сделаем свое дело. Ружья наши не колют, зато выпалят, когда будет надо; они не обманут нас, как вы обманывали нас везде! На Дунае сколько наших погибло от вашего обмана!

Тут они с ругательствами припомнили резню при переправе через Дунай.

Я, сколько мог, старался успокоить их. С помощью переводчика объяснил им, что умысла тут никакого быть не могло; что виною тому ефрейторы, которые, принимая ружья, не осматривали их; солдаты же, не зная, что эти ружья достанутся грекам, сдавали неисправные. В заключение я советовал волонтерам выбрать годные; остальные же собрать и поставить при них караул, чтобы после разыскать виновных, которые будут наказаны. Теперь же шуметь нельзя, так как мы стоим вблизи неприятеля; он может услышать крики и, таким образом, греки могут быть причиною неудачи нашего нечаянного нападения на город.

Последний довод подействовал на них убедительнее всех прочих; они утихли и занялись выбором ружей и сортировкою патронов, причём я заметил, что патронов с просом они не бросали, а тщательно припрятывали. Впоследствии, когда греческие волонтеры шли на присоединение к севастопольскому гарнизону, то на северной стороне бухты они не преминули показать патроны с просом князю Меншикову. Предупрежденный мною, князь заранее сделал надлежащие распоряжения чрез начальника штаба.

Шум, произведенный греческим батальоном, не был услышан передовыми постами Евпатории, чему, вероятно, способствовала глубина лощины, в которой происходила эта сумятица. Успокоив греков, я выбрался из балки и встретил показавшегося из тьмы Хрулева. Он возвращался с объезда, очень довольный распоряжениями Шейдемана. Донесение мое о беспорядке не слишком-то его удивило: он, как видно, был с ним знаком. Отдав мне последние наставления на завтрашний день, он спустился к известковому колодцу; я, присев на камень, продремал до зари.

Чуть забрезжило, бивуак зашевелился. Хрулев, на белом статном коне, которого он выбрал с целью быть видимым в бою — желая встретить рассвет ясного и веселого утра, поскакал к тому месту, откуда было назначено делать первый приступ. Греки поднялись и двинулись за Хрулевым. Их ротные командиры, верхами, лихо гарцевали перед своими отрядами, с удалью помахивая саблями. Один перед другим хотел щегольнуть ловкостью, дабы тем возбудить гордость своей команды. Рядовые, в свою очередь, приосанясь подтрунивали над другими ротами и их капитанами. Весело было смотреть на движение батальона: греки шли не колоннами, а развернутым фронтом и каждый из них казался самостоятельным бойцом. К локтю они не держались, шли не в ногу, но выходил строй, каждый солдат которого был отдельно виден, не будучи замаскирован плотностью массы. Каждый стремился вперед и оттого выходил развернутый фронт С любопытством заглядывал вперед каждый греческий рядовой, желал знать, куда его ведут, что на пути, что в стороне, что впереди. Походка волонтеров была легкая и быстрая; поворачивая головы во все стороны, подымая их вверх, они старались проникнуть вдаль. Для меня было ново видеть подобный отряд и я наблюдал за ним.