Книги Иакововы - [11]

Когда больная уснула, занялись они с Агнешкой окровавленной одеждой, огромными пятнами крови – начиная с белья, нижних и верхних юбок, вплоть до темно-синего плаща. Это же сколько кровавых пятен видела я в жизни своей, думает Дружбац­кая.

Замечательное платье супруги каштеляна – толстый атлас, фон кремовый, а по нему, изредка, красные цветочки, коло­кольчики с одним листочком слева и одним листочком справа. Радосный и легкий узор, он очень соответствует смуглой коже хо­зяйки, ее темным волосам. Сейчас же кровавые пятна залили эти веселенькие цветочки зловещей волной. Неправильной формы контуры поглотили и уничтожили всяческий порядок. Как будто бы некие враждебные силы вылезли откуда-то на поверхность.

При дворах существует специальная наука – как выводить кровавые пятна. Уже сотни лет учат этому будущих жен и ма­терей. Это был бы самый главный предмет в университете для женщин, если бы таковому суждено было появиться. Роды, менст­руации, драка, постоялый двор, нападение, погром – вот о чем напоминает кровь, находясь в постоянной готовности под кожей. Что сделать с этим внутренним, которое осмелилось выбраться наружу, какой щелочью смывать, каким уксусом полоскать. А мо­жет и мочить тряпочку в небольшом количестве слез и деликатно протирать. Либо же сильно напитывать слюной. Простыни, по­стельное белье, нижнее белье, нижние юбки, сорочки, фартуки, чепцы и платки, кружевные манжеты и жабо, сюртуки и корсеты. А еще ковры, половые доски, бинты, пододеяльники и мундиры.

После того, как доктор уходит, обе женщины, Дружбацкая и Агнешка, засыпают, то ли опустившись на колени, то ли сидя возле кровати – одна с головой на собственной ладони, след которой до конца вечера останется у нее на щеке, вторая – в кресле, опустив голову на грудь; от дыхания пожилой женщины тонкие кружева на декольте шевелятся, словно бы качаются на волнах те­плого моря.

Белый конец стола у старосты Лабенцкого

Дом старосты походит на замок. Каменный, обросший мхом, он стоит на старых фундаментах, отсюда и сырость. Во дворе с высокого каштана уже падают блестящие плоды, а за ними поспешают желтые листья. И выглядит все это так, словно бы двор был покрыт сейчас красивейшим оранжево-золотым ковром. Из большой прихожей попадаешь в салоны, едва-едва обстав­ленные мебелью, зато выкрашенные светлыми красками, с украшениями на стенах и потолке. Пол из дубового паркета начищен так, что сияет. Продолжаются приготовления к зиме: в сенях стоят корзины с яблоками, которые затем вынесут в холодные ком­наты, чтобы они там расточали запах и ожидали Рождества. На дворе движение и кавардак, потому что мужики привезли бревна и укладывают их в аккуратные кучи. Женщины заносят корзины орехов, Дружбацкая никак не может надивиться их величине. Жен­щина расколола один и с аппетитом съедает сочную, мягкую мякоть, исследуя языком легкую горечь кожицы. Из кухни доносится запах сваренного повидла.

Внизу мимо них проходит медик, бурчит что-то под нос и направляется наверх. Дружбацкая уже узнала, что этот "сатурни­ческий", как назвал его староста, еврей, врач, обученный в Италии, молчаливый и отсутствующий духом, пользуется большим ува­жением Лабенцкого, который так долго пребывал во Франции, что это избавило его от некоторых предрассудков.

Уже в полдень следующего дня Коссаковская выпила немного бульона, после чего приказала обложить себя подушками и подать бумагу, перо и чернила.

Катаржина Коссаковская, из дома Потоцких, супруга каменецкого каштеляна, хозяйка множества деревень и местечек, дворцов и имений, принадлежит к породе хищников. Эти, даже попав в неприятности, почувствовав на себе челюсти браконьерских капканов, залижут раны и тут же бросаются в сражение. Коссаковская обладает животным инстинктом, словно болотная цапля в стае волков. С ней ничего не случится. Пускай Дружбацкая беспокоится, скорее, о самой себе. Пускай подумает, а каким животным является она сама… При жизни она держится, благодаря этим хищникам, служа им в качестве компаньонки, забавляя их всякими пустяками. Она, скорее всего, прирученный чижик, птичка, красиво выпевающая свои трели, но которую сдует любой ветер или сквозняк из распахнутого бурей окна.

Ксендз приходит уже после полудня, немного рановато, он в том же самом пальто и со своей сумкой, пригодной, скорее, для бродячего торговца, чем для лица духовного звания. Дружбацкая приветствует его уже от порога.

- Мне хотелось бы сильно-сильно перед ксендзом деканом извиниться за то мое поведение в тот случай. Наверное, я ксендзу пуговицы оторвала… - говорит ему женщина и ведет под локоток в гостиную, не зная, я что с ним, толком, и делать. К столу будут подавать только через два часа.

- А это simpliciter момент был такой… Volens nolens поспособствовал здоровью мил'с'дарыни каштелянши.

Дружбацкая уже привыкла к немного иному польскому языку в различных господских дворах, так что эти латинские вклю­чения ее только забавляют. В этих дворах она провела половину жизни в качестве компаньонки и секретарши. Потом она вышла замуж, родила дочерей, теперь же, после смерти мужа и появления внучат, пытается справляться сама, при дочках или же вот, при пани Коссаковской, то ли в качестве той же компаньонки. Она радуется тому, что возвращается к магнатскому двору, где столько всего происходит и где по вечерам читают поэзию. В ее багаже имеется несколько томиков, только ей стыдно их доставать. Жен­щина ничего не говорит. Скорее, слушает то, как разговорился ксендз, и тут же находит с ним общий язык, несмотря на ту кго ла­тынь; оказывается, что совсем недавно ксендз посещал с визитом дворец Дзедушицких в Цеколовцах и теперь птается воспроиз­вести в своем общинном доме то, что оттуда запомнил. Обрадованный и разохоченный сладким вином, которого выпил уже три рюмки, счастливый тем, что кто-то его слушает, рассказывает: