Книги Иакововы - [13]
- И у кого на это деньги имеются? – жалуется Лабенцкий и мечтает, чтобы было, как в других странах, чтобы торговля цвела, и чтобы богатство людей росло. Как оно во Франции есть, а ведь лучших земель там вовсе и нет, и реки там вовсе не лучше. Коссаковская утверждает, что все это вина господ, которые платят крестьянам водкой, а не деньгами.
- А тебе, пани, ведомо, что в имениях Потоцких мужик столько дней панщины в году имеет, что на своем может работать только в субботы и воскресенья?
- У нас и пятница для них свободна, - отрезает Коссаковская. – А работают паршиво. Половину урожая работнику дают за сбор второй половины, так и эти щедрые дары неба не могут быть потреблены. У моего брата до сих пор стоят огромные стога, и в них червь завелся, и никак продать не удается.
- Того, кому в голову идея пришла, чтобы зерно на водку курить можно, озолотить бы следовало, - говорит Лабенцкий, вытаскивая салфетку из-под подбородка, этим он дает знак, чтобы по доброму обычаю перейти в библиотеку трубками подымить. – Сейчас многие галлоны[19] водки на телегах едут на другой берег Днестра. Правда, Коран запрещает пить вино, но ведь о водке там ничего не говорится. Впрочем, неподалеку земли господаря молдавского находятся, а там христиане выпивать могут, сколько влезет… - и он смеется, обнажая желтые от табака зубы.
А староста Лабенцкий – это вам не хухры-мухры. В библиотеке на почетном месте лежит его книжка "Инструкции для молодых Господ Его милостью Господином Дела Шетарди, Кавалером в армии и при Дворе Королевском во Франции, добрые заслуги получившего, описанные, а здесь же кратко собранные, в которых молодой Господин спрашивает и ответы получает. Школам львовским Vale (здоровья желаю – лат.) от Вельможного Мил'с'даря Господина Шимона Лабенцкого, Старосты Рогатинского на память коллегам своим оставленные и в печать поданные".
Когда Дружбацкая со всей вежливостью допытывается у него, о чем же книжка эта, ясным становится, что это хронология выдающихся баталий и, что становится понятным после длительной речи Лабенцкого, это, скорее, перевод, чем оригинальное, написанное ним произведение. Что, говоря по правде, из названия никак не следует.
Потом все в курительной – и дамы тоже, поскольку обе страстные курильщицы – обязаны выслушать, как староста Лабенцкий провозглашал торжественную речь на открытии библиотеки Залуских.
Когда старосту вызывают, поскольку пришел врач на процедуры, разговор сводится на Дружбацкую, и Коссаковская вспоминает, что та поэтесса, чему весьма вежливо дивится ксендз декан Хмелёвсий, но к подаренной книжечке жадно протягивает руку. Покрытые печатным шрифтом страницы будят в нем некий инстинкт, который трудно обуздать – схватить и не отпустить, пока глаза не ознакомятся, пускай и поверхностно, с содержанием. Так происходит и сейчас, он открывает книгу, приближает ее к свету, чтобы получше приглядеться к титульной странице.
- Так это рифмы, - говорит он разочарованно, но быстро берет себя в руки и с признанием кивает. "Собрание ритмов, духовных, панегиричных, моральных и светских…". Ксендзу не по душе, что это стихи, он их не понимает, но ценность томика возрастает, когда ксендз видит, что издали его братья Залуские[20].
Из-за неплотно прикрытых дверей слышен голос старосты, какой-то неожиданно покорный:
- Ашер, золотой мой, болячка эта жизни мне не дает, пальчик болит, сделай хоть что-нибудь, дорогуша.
И тут же слышится другой голос, низкий, с еврейским акцентом:
- А я мил'с'даря откажусь лечить. Мил'с'дарь не должен был пить вина и не есть мяса, тем более, красного, а вы доктора не слушаете, вот оно и болит, и болеть будет. А силой лечить я не собираюсь.
- Ну, ну не обижайся, не твои ведь пальчики, а мои… Вот же медик чертов…
Разговор затихает вдали, похоже, эти двое прошли в глубину дома.
3
Об Ашере Рубине и его мрачных мыслях
Ашер Рубин выходит из дома старосты и направляется в сторону рынка. Небо к вечеру распогодилось, и теперь горит миллион звезд, вот только свет их холодный, и он сводит на землю, сюда, в Рогатин, заморозок, первый этой осени. Рубин подтягивает полы своего черного шерстяного пальто и окутывается ними – высокий и худой он походит на вертикальную черточку. В городе тихо и холодно. Где-то в окнах тлеют слабенькие огоньки, но их едва видно, и кажутся иллюзией, их легко спутать со следом солнца на радужке глаза, что остался там после более ясных дней, и память о них возвращается, цепляясь за все предметы, на которые смотришь. Рубина очень интересует то, что мы видим под веками, и ему хотелось бы знать, откуда это берется. А не от загрязнений ли на глазном яблоке? Или же глаз, это нечто вроде laterna magica, который он сам видел в Италии.
Мысль, будто бы все то, что он сейчас замечает: темнота, пронизанная резкими точками звезд над Рогатином, очертания домов – маленьких и согнувшихся, глыба замка и недалекая остроконечная башня костела, нечеткие огоньки – словно призраки, как-то наискось, словно бы в знак протеста выстреленный в небо колодезный журавль, а может и то, что слышит: шорох воды где-то внизу а еще легонький скрип сжатых морозом листьев, что все это является порождениями в его голове – мысль эта порождает в докторе дрожь возбуждения. А что если все это мы себе лишь воображаем? А что если каждый все видит иначе? Так ли одинаково воспринимается всеми, скажем, зеленый цвет? А вдруг это только название "зеленый", которой, словно краской, мы покрываем совершенно различные восприятия и так о них и сообщаем, хотя в реальности каждый видит совершенно иное? Имеется ли какой-нибудь способ, чтобы это проверить? А что было бы, если бы по-настоящему открыть глаза? Если бы каким-то чудом узреть, то истинное, что нас окружает? Вот что бы это было?
Ольгу Токарчук можно назвать одним из самых любимых авторов современного читателя — как элитарного, так и достаточно широкого. Новый ее роман «Последние истории» (2004) демонстрирует почерк не просто талантливой молодой писательницы, одной из главных надежд «молодой прозы 1990-х годов», но зрелого прозаика. Три женских мира, открывающиеся читателю в трех главах-повестях, объединены не столько родством героинь, сколько одной универсальной проблемой: переживанием смерти — далекой и близкой, чужой и собственной.
Ольга Токарчук — один из любимых авторов современной Польши (причем любимых читателем как элитарным, так и широким). Роман «Бегуны» принес ей самую престижную в стране литературную премию «Нике». «Бегуны» — своего рода литературная монография путешествий по земному шару и человеческому телу, включающая в себя причудливо связанные и в конечном счете образующие единый сюжет новеллы, повести, фрагменты эссе, путевые записи и проч. Это роман о современных кочевниках, которыми являемся мы все. О внутренней тревоге, которая заставляет человека сниматься с насиженного места.
Ольга Токарчук — «звезда» современной польской литературы. Российскому читателю больше известны ее романы, однако она еще и замечательный рассказчик. Сборник ее рассказов «Игра на разных барабанах» подтверждает близость автора к направлению магического реализма в литературе. Почти колдовскими чарами писательница создает художественные миры, одновременно мистические и реальные, но неизменно содержащие мощный заряд правды.
Ольгу Токарчук можно назвать любимицей польской читающей публики. Книга «Правек и другие времена», ставшая в свое время визитной карточкой писательницы, заставила критиков запомнить ее как создателя своеобразного стиля, понятного и близкого читателю любого уровня подготовленности. Ее письмо наивно и незатейливо, однако поражает мудростью и глубиной. Правек (так называется деревня, история жителей которой прослеживается на протяжение десятилетий XX века) — это символ круговорота времени, в который оказываются втянуты новые и новые поколения людей с их судьбами, неповторимыми и вместе с тем типическими.
Путешественник и торговец XIII века, Марко Поло (1254–1325), родился в семье венецианского купца. В 1271 году сопровождал отца и дядю, купцов Николо и Маттео Поло в их путешествие в Северный Китай – морем к юго-восточным берегам Малой Азии, оттуда сушей через Армянское нагорье, Месопотамию, Иранское нагорье, Памир и Кашгар. В 1275 году торговый караван добрался до столицы Ханбалыка, где путешественников радушно встретил хан Хубилай. Марко Поло, заинтересовавшийся страной и изучением монгольского языка, обратил на себя внимание хана и был принят к нему на службу.
Александр Филонов о книге Джона Джея Робинсона «Темницы, Огонь и Мечи».Я всегда считал, что религии подобны людям: пока мы молоды, мы категоричны в своих суждениях, дерзки и готовы драться за них. И только с возрастом приходит умение понимать других и даже высшая форма дерзости – способность увидеть и признать собственные ошибки. Восточные религии, рассуждал я, веротерпимы и миролюбивы, в иудаизме – религии Ветхого Завета – молитва за мир занимает чуть ли не центральное место. И даже христианство – религия Нового Завета – уже пережило двадцать веков и набралось терпимости, но пока было помоложе – шли бесчисленные войны за веру, насильственное обращение язычников (вспомните хотя бы крещение Руси, когда киевлян загоняли в Днепр, чтобы народ принял крещение водой)… Поэтому, думал я, мусульманская религия, как самая молодая, столь воинственна и нетерпима к инакомыслию.
Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем.
После "Мастера и Маргариты" Михаила Булгакова выражение "написать роман о Понтии Пилате" вызывает, мягко говоря, двусмысленные ассоциации. Тем не менее, после успешного "Евангелия от Афрания" Кирилла Еськова, экспериментировать на эту тему вроде бы не считается совсем уж дурным тоном.1.0 — создание файла.
Роман «Гвади Бигва» принес его автору Лео Киачели широкую популярность и выдвинул в первые ряды советских прозаиков.Тема романа — преодоление пережитков прошлого, возрождение личности.С юмором и сочувствием к своему непутевому, беспечному герою — пришибленному нищетой и бесправием Гвади Бигве — показывает писатель, как в новых условиях жизни человек обретает достоинство, «выпрямляется», становится полноправным членом общества.Роман написан увлекательно, живо и читается с неослабевающим интересом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.