Книга воспоминаний о Пушкине - [32]
Мы выпили, хозяин и сын его до того нас благодарили, как будто мы оказали им благодеяние. В наряде молодого я заметил некоторую особенность, кроме мантии, которую надевают все евреи в торжественных случаях, при главных служениях в синагоге, при совершении обряда венчания и т. п. Но на молодом, из-под чёрного узенького воротника мантии, выглядывал широкий парчевой воротник, как бы от рубашки, и действительно, как я узнал впоследствии, это был воротник рубахи, сшитой из полотна с воротником из парчи; по еврейским обрядам эту рубашку на них надевают в двух главных эпохах жизни: в день свадьбы и при погребении. Каждый честный еврей, по их понятиям, предстанет в этой рубашке на суд в день страшного суда.
При выходе нашем из дома шлюба, где мы пробыли не более десяти минут, Дуров также вышел, повторяя своё приглашение к обеду.
Возвратясь к себе, нам, как утомлённым, было не до ужина. Отправив людей наших отдыхать, мы разделись сами и заняли диваны, приготовленные по военному обычаю вместо постелей. Однако, несмотря на усталость нам как-то не поспалось в этот вечер, и если я начинал дремать несколько, то Фёдор Фёдорович развлекал меня своими рассказами, а главное, его как-то особенно занимал выигрыш у В[еликопольского].
— Посмотри-ка, милый, — говорил Ф. Ф.: — ведь я порядочный куш хватил.
— Да, кажется, около тысячи.
— То-то и есть, что не около, а с лишечком, — и при этом Фёдор Федрович, вынув пачку скомканных ассигнаций из-под подушки, пресерьёзно начал считать их, разглаживая каждую ассигнацию рукою. — Вот, изволишь видеть, вот тут тысяча, да вот ещё семьдесять пять рубликов; да, постой, постой, мне кажется, я ошибся, — прибавил он, и снова принялся считать, да вдруг как бы обрадовавшись, мигом вскочил с дивана, бросился к сюртуку, где, как он припоминал, должны были быть ещё деньги, — и действительно, в сюртуке ещё отыскались сотенки две или три. — Так вот как, — говорил Фёдор Фёдорович, — это называется не около тысячи, а близ полуторы. Это и порядочный кушик зашибли, да так-то порядочный, что можно с товарищем поделиться. — Готовность делиться относилась ко мне, но воспользоваться подобной готовностью, конечно, было не кстати, и тем более, что я в игре нисколько не участвовал; но всё же подобная выходка доказывает добросердечие Фёдора Фёдоровича, и мне приятно вспомнить эту черту его расположения. При всём том, не могу не подивиться странному психологическому явлению: как один и тот же человек, который проиграл в жизнь свою более мильона, мог так радоваться при выигрыше тысячи.
Этот выигрыш повлёк Фёдора Фёдоровича к различным предположениям: поездка в Москву была совершенно отложена. — Если братец позволит, — говорил Фёдор Фёдорович, — то я непременно на все контракты останусь в Киеве, и только разве с‘езжу к жене[184] пообедать.
Эти последние слова: разве с‘езжу к жене пообедать весьма замечательны, потому именно, что супруга Ф. Ф. в это время жила в своём поместье, за 800 вёрст от Киева. Несмотря на то, что Фёдор Фёдорович, по каким-то отношениям, жил розно с женою, но любил и уважал её, как вполне она того заслуживала, и со всею пылкостью откровенного сердца в отношениях к ней обвинял себя. Отрадно было видеть, с каким восторжением он не раз показывал мне портрет жены своей, как существа страстно им любимого. Эта любовь оправдалась впоследствии. В этот вечер мы как-то много говорили о семейной жизни. Разговор наш длился довольно долго, Ф. Ф. вспоминал графиню Анну Алексеевну Орлову-Чесменскую, которую уважал до благоговения, и по собственной преданности и как друга жены своей.
Наконец, мы до того договорились, что уже в Печерском начали благовестить к утрени. Фёдор Фёдорович чуть снова не начал одеваться, чтоб идти в церковь; но вскоре вместо молитвы мы заснули.
На другой день в позднее утро явился к нам полицмейстер Дуров, повторяя своё приглашение к обеду. Часа в три пополудни мы отправились.
Обед был на славу. После обеда началась игра, и только было Фёдор Фёдорович разыгрался, как нарочно присланный уведомил нас, что Михаил Фёдорович приехал в Киев и остановился у дежурного штаб-офицера 4-го корпуса, Л[еонтия] В[асильевича] Д[убельта][185].
— Фёдор Фёдорович, едемте, генерал приехал, — сказал я, подходя к играющим.
— Сейчас, сейчас, вот только одну карточку.
— Вам как угодно, а я поеду.
— Нет, пожалуйста, сию минуту — вот убита, и прекрасно, едем. — С этим словом Фёдор Фёдорович, забрав выигрышные деньги в свою фуражку, вышел в переднюю, где, сложив все деньги в одну пачку, уложил их под подушку подколенника своей деревяшки.
— Это зачем? — спросил я, когда мы выезжали: — эдак и потерять не долго.
— Нет не беспокойся; но в кармане они заметнее, братец сейчас догадается, что я поиграл немножко, тогда беда, достанется!
Однако предосторожность Фёдора Фёдоровича на этот раз не совсем удалась ему: хитрость не спасла от рассчёта вероятия.
— Где вы шатались? — Спросил М. Ф., когда мы вошли в приёмную.
— У Дурова были, — отвечали мы в один голос.
