Книга воспоминаний о Пушкине - [29]

Наружность этого незнакомца была привлекательна и внушала доверенность, во взоре было много участия, привета и ласки. Незнакомец сел к столу, который стоял в простенке между двух окон на улицу, а я уселся у окна подле.

— Эй, кто тут? — крикнул проезжий, кинув в сторону свою шапку; вслед за тем вошедшему лакею приказал дать себе что-нибудь позавтракать — да побольше — прибавил он, — и между тем приготовь шампанского. Я целые сутки ничего не ел и не пил, — сказал он, обращаясь приветливо ко мне.

— Отчего ж это? — спросил я.

— Да так что-то понездоровилось.

— И мне также, — произнёс я, действительно чувствуя себя нездоровым.

— Ну, вам рано ещё хворать, — сказал незнакомец; — а вы куда едете?

— В отпуск в Москву; а вы?

— А я в военное поселение.

— Ну, не завидую вам, — сказал я весьма простодушно.

— Отчего же? — спросил незнакомец, взглянув на меня значительно, как будто требуя моего пояснения.

Это отчего, как электрическая искра, коснулась моего предыдущими мечтаниями, взволнованного сердца и я разразился восторженными рассуждениями о том государственном учреждении, которого ни обнять, ни понять я был не в состоянии.

Незнакомец внимал мне с участием; но вместо замечаний на мои мнения, сказал вдруг: как здесь жарко!

Странность этого заключения среди особенного разговора нисколько не поразила меня. — Не мудрено, сказал я, что вам кажется жарко: вы так закутаны.

— Да, это правда, — проговорил незнакомец, начиная разматывать шаль свою, и когда эта шаль упала на спинку стула, а шуба распахнулась, то, увы! что я увидел: Георгий 3-й степени украшал моего незнакомца, и на груди сияли звёзды из под лацкана шубы. В это мгновение белый крест показался мне темнее обыкновенного, а луч звезды менее ярок; однако, повторю замечание Пушкина, это не значило, что я ослеп. С быстротою молнии я очутился на ногах и подле генерала с протянутой рукой, как будто приятель или друг. Генерал также встал с своего места и дружески пожал мне руку. Надеюсь, сказал я, что всё, что я говорил до сей минуты, я говорил не генералу. Энергическая моя выходка и голос, казалось, сильно подействовали на него.

— О, успокойтесь, — сказал он; — это останется между нами. Прошу, — сказал он, садясь сам, и указывая мне на прежнее место.

Я снова было начал извиняться.

— Ничего, ничего, — сказал генерал, — одно только могу вам посоветовать: вперёд быть осторожнее вообще и особенно с проезжающими. Откровенность — достоинство, но излишняя может быть пагубна.

В эту минуту подали шампанского и завтрак. Генерал предложил мне разделить с ним завтрак, но я отказался и благодарил его.

— Ну, не хотите завтракать, так выпейте бокал шампанского.

Я было и не хотел, да делать было нечего: генерал так обязательно предлагал мне.

— Ваше здоровье, — сказал я.

— Большое вам спасибо, — отвечал незнакомец. — Это лучшее для меня желание: моё здоровье так плохо.

— Что с вами, ваше пр-во? — спросил я с участием.

— Да бог знает, а что-то нехорошо…

Попробовав бутылку шампанского, генерал едва ли выпил два бокала; спросив побольше завтракать, почти ничего не кушал.

Под‘ехала почтовая тройка, вбежал лакей, доложил: готово, в. п-во! Генерал встал, бросил на стол несколько ассигнаций, конечно вдвое, что стоило, поспешно оделся и обнял меня, прибавив: очень рад буду когда-нибудь с вами встретиться; но дружеский совет прошу помнить.

Я проводил незнакомого генерала до под‘езда, он сел, лошади помчались; повернувшись, он издали заметил, что я ещё на крыльце, и раскланялся со мною. И это была первая и последняя с ним моя встреча.

Через год он скончался.

Это был Димитрий Михайлович Юзефович,[170] замечательный военачальник 12 года, начальник 2-й уланской дивизии поселенных войск.

Благотворное снисхождение и совет Димитрия Михайловича спасли меня от многого; но не со всеми же могут быть подобные счастливые встречи, не всегда можно быть снисходительным… Встреться я с другим, может быть и мне бы досталось; а поэтому благодарность моя генералу Юзефовичу беспредельна. Это единственная жертва, которую я могу принести в дар его памяти.

Проводив Димитрия Михайловича, я попал на новую беду: Фёдор Фёдорович слышал весь разговор наш, и накинулся на меня со всеми правами старшего… и совершенно меня уничтожил.

— Вот дал бог нового министра, говорил он, — и с чего ты взял пускаться в подобные рассуждения?

— Да что ж я сказал такое?

— Да ничего, а всё бы не следовало; но это должно остаться между нами; не вздумай ещё братцу рассказывать. Он хотя и брат мне, а всё генерал, начальник, и мне и тебе достанется.

И действительно, я никому не говорил об этой встрече.

После раннего обеда мы оставили Махновку. На другой день нас задержали по неимению лошадей в Василькове. К вечеру мы приехали в Киев и остановились в Зелёном трактире[171].

Не прошло и нескольких минут по приезде нашем в Киев, как за Фёдором Фёдоровичем кто-то прислал, и он велел сказать мне, что сейчас вернётся; но прошло более часа, а Фёдора Фёдоровича не было. Наконец какой-то лакей, я слышу, спрашивает меня. Я вышел.

— Генерал Великопольский,[172] — сказал лакей, — приказал вам кланяться и приказал просить вас к себе.