— А что происходит с теми, кто не оправдал ее ожиданий?
— То-Ла бросает их своим дочерям, а потом когда те вполне пресытятся, Леард, это старое чудовище, питается их кровью.
— Значит, грязно-белые самки предпочитают людей своим братьям…
— Да. У них существует поверье, что если нормальный мужчина полюбит человеко-птицу, то она обратится в прекрасную женщину, только с крыльями за спиной. Они все стремятся к этому. Самки ненавидят свои лапы, перья, клювы… свой омерзительный запах, наконец. Но ведь они столь гадки на вид, что пока никто… однако эти уродливые гадины продолжают надеяться.
— Халана! Откуда ты знаешь о них так много? — Я говорила с некоторыми из них — с самками. Ведь я их не боюсь… смерть Иавы была самым страшным, что могло случиться в моей жизни. И когда он погиб, я утратила способность бояться чего-то или кого-то еще.
— Но ты же не знала…
— Конечно, я знала об этом, киммериец. В миг, когда остановилось его сердце, я почувствовала это. Ничего удивительного, ведь оно билось как одно целое с моим.
* * *
Халана не ошиблась. Не прошло и нескольких часов, как за спутниками пришли — только за ними двоими. Бурые самцы вывели варвара и Ллеу из пирамиды и, подхватив когтями, отнесли во дворец — пред грозные очи великой Матери, правительницы То-Ла.
Странную пару представляла она со своим древним супругом, который был так стар, что спал даже сейчас, лишь изредка вздрагивая и открывая мутные бесцветные глаза. У них был один трон на двоих, но сделанный таким образом, что госпожа-орел располагалась на его высокой спинке, позади Леарда. Прежде она, точно охотничий сокол, любила сидеть на его одетой и длинную кожаную перчатке руке — до тех пор, пока ее муж с легкостью был способен поднять руку вместе со своей пернатой госпожой; теперь же дряхлый старец не удержал бы и воробья. В больших карих глазах То-Ла светились ум и тоска. До сих пор ослабевший Леард не вызывал у нее отвращения.
Отблеск прежней любви заставлял ее задумчиво перебирать клювом поредевшие седые волосы на его голове — она помнила их буйной, иссиня-черной гривой, и горестный клекот правительницы-орла бывал похож на настоящий человеческий плач.
И иногда в голову То-Ла приходила мысль, что когда закроются навсегда глаза Леарда, поднимется она высоко в небо, сложит огромные крылья и бросится грудью на скалы, чтобы только не жить в разлуке с любимым… Но правительница человеко-птиц была слишком сильно горда, чтобы так поступить.
Насколько омерзительны были порождении То-Ла и Леарда, настолько же прекрасной казалась сама правительница-орел. И в окружении бурых и грязно-белых тварей эта красота сияла особенно ярко.
Конан без страха вошел и встал перед ней спокойно и прямо, легко выдерживая острый, пристальный птичий взгляд. При виде варвара То-Ла встрепенулась, и сердце сильнее забилось в груди. Ей показалось, что сам молодой Леард стоит перед нею в прежней, былой своей синеглазый, черноволосый, с чеканным суровым лицом и высокими скулами, живое воплощение мужества. Правительнице не требовалось испытывать этого мужчину — она узнала того, которого ждала так долго, что уже почти отчаялась когда-либо отыскать.
О, эти руки выдержат ее… Он не прятал глаз, не склонял головы перед нею. Этот гигант с черной спутанной гривой волос должен стать ее повелителем! Откровенно любуясь киммерийцем и даже не замечая стоящего рядом с ним Ллеу, То-Ла не обратила внимания и на то, как тревожно завозились у подножия трона две ее дочери, Ро-А и Ки-Ай, успевшие прежде нее обрести надежду, что именно в них сбудется древнее поверье.
По птицелюди пока не смели обратиться к своей госпоже; право решения оставалось за нею. То-Ла взмахнула крыльями и, взлетев со спинки трона, описала широкий круг над головой Конана. Тот по-прежнему спокойно наблюдал за нею. Правительница-орел ждала, как поступит приглянувшийся ей мужчина: что, если он сам все поймет и просто протянет к ней правую руку, чтобы она могла сесть на нее и успокоиться… еще не менее чем на двести лет? Ибо сама То-Ла не могла умереть, хотя убить ее было возможно. Правительница не просто кружила — ее движения в самом деле напоминали танец, к которому она приглашала своего избранника.
Варвар понял ее.
Однако не сдвинулся с места.
— Послушай, То-Ла, — заговорил он вместо этого. — Я знаю, что тебе нужно. И вижу, что пришелся тебе по нраву. Но это невозможно. Разве за двести лет ты не поняла, что богам неугоден союз птиц и людей? Посмотри на них, — он указал правительнице-орлу на ее детей. — Они безобразны, в них не осталось ни твоего величия и красоты, ни мужества твоего супруга. Неужели ты желаешь повторить весь этот ужас сначала?.. Я — нет. Зачем мне жить двести лет — и потом стать таким же, как он, твой былой возлюбленный? Лучше я умру молодым и в бою. Зачем мне любить птицу и плодить чудовищ? Я — человек, и сердце мое принадлежит тому миру, где я родился. Я не смогу быть с тобой.
Прекрасные карие глаза То-Ла блеснули гневом, а клекот сделался угрожающим. Впрочем, ее избранник и не мог не быть дерзким. Что ж… она обернулась к птицелюдям и что-то сказала им — увы, говорить по-человечески ей самой дано не было, хотя Леард понимал ее и без слов.
