Класс обучения взрослых - [4]

— Вы меня, люди, удивляете, — громогласно произнес голос, принадлежавший Луису Бейтсу. — Перед вами человек, который вам объясняет, о чем на самом деле говорит литература, пытается поднять вас, а вы слышать не желаете, о чем он вам толкует. — Поначалу Трису было не совсем ясно, о ком говорит Бейтс: имеет он в виду Одена или его самого, он надеялся, что Одена. Но потом, когда Бейтс продолжал клеймить неблагодарность группы, он с чувством неловкости сообразил, что сей хвалебный пеан адресован ему. Когда это до него дошло, первой его реакцией была ярость. Он готов был поверить, что все эти разглагольствования были чистой лестью со стороны Бейтса, намеревавшегося тем самым улучшить свое положение в качестве студента. Но потом он понял, что в действительности это не так; по блеску глаз и брызгам слетавшей с губ слюны было очевидно, что то, что было сказано, глубоко задевало Бэйтса, что у него были абсолютно те же самые ценности, что и у Триса, хотя и выраженные в экстравагантной форме. Следующей реакцией Триса был стыд — стыд за своего защитника, который своим смехотворным поведением, своим нарушением приличий по существу выставил на посмешище все, что пытался здесь утвердить и отстоять Трис. Недостаточно, чтобы кто-то произносил правильные вещи, нужно, чтобы они произносились соответствующими людьми и по соответствующим причинам. И, когда он понял это, Триса вновь охватил стыд, но уже иного рода: ему стало стыдно, что он устыдился за своего защитника; оба эти стыда существовали одновременно и составляли единое чувство. Бейтс продолжал, одновременно возвышая, и губя позицию Триса; он развивал его точку зрения, пародировал ее и довел до абсурда. Говорил он минут пять, и вместо убежденности Триса точка зрения стала выражением неприкаянности Бейтса. — Перед вами человек, который может научить вас сделать свою жизнь глубже, — говорил Бейтс. — Вам выпало счастье прочесть эти вещи вместе с ним.

Трис знал, что Бейтса необходимо остановить или рухнет весь его курс; чтобы сохранить то, что отстаивает Бейтс, нужно принести его в жертву. И Трис произнес:

— Довольно, Бейтс. Это не ваш, а мой курс. И боюсь, ни мне, ни вам никого не убедить подобной риторикой.

Круглые глаза Бейтса расширились и налились печалью, он оборвал предложение на середине. Трис ждал, что дальше он пойдет извиняться — он выслушал немало таких извинений от Бейтса, — но тот поник головой и ничего не сказал. Группа, которая и так сидела с неловким видом, почувствовала еще большую неловкость. Для них все это походило на личную ссору. Чтобы восстановить атмосферу, Трис сказал, что прочтет стихотворение еще раз. И так и сделал. Когда он закончил, уже выступавшая похожая на домохозяйку дама опять взяла слово.

— Ну, я все равно его не понимаю, — сказала она. — И раньше не понимала, и теперь не понимаю. Я бы хотела, чтоб мне кто-нибудь объяснил. Но мне оно не кажется очень поэтичным.

— Что ж, давайте поговорим об этом, — предложил Трис. — Что такое поэтичное стихотворение? Или — говоря иными словами — все ли стихотворения поэтичны?

— О, нет, — сказала домохозяйка.

— Ну, тогда, — продолжал Трис, — что же делает Оден с языком, что создает у вас ощущение непоэтичности?

— Ну, это вроде того, как все говорят, — сказала дама.

— Да, в известной мере так. Чем же оно отличается?

— Ну, некоторыми словами.

— Отыщите их, — сказал Трис.

— А разве не все слова должны быть поэтичными? — спросила дама.

— Ну а как слова становятся поэтичными? Разве не должен поэт пользоваться языком своего времени? Возвышать его, оттачивать, делать более емким?

— Чтобы лучше выразить, — сказала дама.

— Да, отчасти, — сказал Трис.

— Так вот, я хочу сказать, что это стихотворение для меня ничего не выражает.

— А для кого-нибудь выражает? — спросил Трис.

— Ну, — произнес банковский служащий, — это ведь Д.Х. Одена стихи, так?

— Да, У.X.Одена.

— Так вот; что я хотел сказать, это что Оден ведь пытался пользоваться языком простых людей?

— Да, правильно, мистер Хоуп, — сказал Трис, — до известной степени это так.

Вся группа ликовала по поводу победы одного из своих членов; теперь они почувствовали, что все это куда-то идет. Мужчина улыбнулся.

— Да, так вот, раз это язык простых людей, тогда почему оно ничего не выражает для миссис Уилкинс? Вот в чем вся загвоздка, не так ли? — С этим Трис согласился. — Так вот, — продолжал тот, — если мне позволительно кое-что сказать, так, по-моему, это потому что простому человеку не нужна поэзия на его языке.

— Чушь собачья, — произнес грубого вида человек на другом конце стола.

— Мистер Тинкер, прошу вас, — сказал Трис. В классе тотчас же поднялась суматоха; одна старушка двинула блокнотом мистера Тинкера. Разгадав направление мыслей Триса, мистер Хоуп снискал всеобщую любовь. Мистер Тинкер, у которого пахло под мышками, не вызвал никакого восхищения. Заметив, что он остался в одиночестве, мистер Тинкер, преисполненный гордости, встал.

— Леди и джентльмены, я хочу принести всем вам извинения за временное нарушение приличий. Страсть вынудила меня прибегнуть к словам, которых в обычных условиях я никогда б не произнес в вашем присутствии. Но я вот что хотел сказать: я считаю, наш друг недооценивает значения всего рабочего движения, начиная с Французской революции. Поэты и критики слишком долго затемняли ценность языка простых людей. Даже в поэзии.