Класс обучения взрослых - [3]

— Передайте их, пожалуйста, по всему столу, — попросил он.

Поднялась возня: все хватали листки и в зачарованном оцепенении разглядывали их; они неизменно извлекали максимум удовольствия из учебных пособий, а когда он писал на доске такие слова, как «свободный стих», по классу проносился ропот благоговейного восторга.

— Хотите, чтобы я прочел это вслух? — спросил он.

— Да, — ответила сидевшая ближе к нему домохозяйка, — а я буду делать разметку карандашом.

— Я ведь раздал вам этот текст на прошлой неделе, не так ли? — спросил Трис.

— Разве он раздавал? — спросила одна из дам.

— Да, по-моему, вы раздавали, — сказал страховой агент.

— Вы просили прочесть его к этому занятию, — произнес один из представителей богемы.

— И вы прочли? — спросил Трис.

— Да, — сказал представитель богемы.

— Нет, — ответили остальные.

— Я собственно тоже, — сказал представитель богемы.

— Ну, думаю после Элиота оно покажется вам довольно легким и простым. Так что просто послушайте, а потом скажите мне, какова цель этого стихотворения, что в нем говорится и почему говорится так, а не иначе. Следите за интонацией, языком и стихотворной формой.

Затем Трис прочел стихотворение. Последовало молчание.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил Трис.

— Я бы так сказал, — произнес через минуту один, учитель, — он настоящий поэт.

— Почему? — спросил Трис.

— Мастер, превосходный мастер стиха, — ответил учитель, — он в точности знает, что он делает, как расставить слова и так далее.

— Так. Хорошо. Ну, а что, по-вашему, оно значит? Насколько ясно выражен его смысл?

— А вы можете сказать, что значит то или иное стихотворение, — ввернул представитель богемы. — Кто это сказал, что стихотворение вообще не должно ничего значить, оно должно быть?

— Маклиш, [*А. Маклиш (1892-) — американский поэт] — ответил Трис, — но из этого вовсе не следует, что оно не имеет никакого смысла, который можно было бы выразить словами.

— Мне оно не понравилось, — сказала одна из дам.

— Почему же?

— Оно жестокое, — ответила дама, — и нечестное.

— А почему бы ему не быть жестоким? И по отношению к кому оно жестоко?

— Я в точности не знаю, — сказала дама, — просто оно звучит жестоко.

— Оно должно быть жестоко по отношению к кому-то.

— Ну, тогда мне кажется, — ко всем. По-моему, он обвиняет меня в том, что я зря потратила жизнь, а людям такое не говорят.

— Но ведь в определенном смысле, разумеется, почти вся литература говорит это? Арнольд [*Мэтью Арнольд (1822–1888) — английский поэт и критик.] как-то заметил, в своей основе поэзия есть критика жизни, и мы, конечно, ждем от литературы чего-то большего, нежели развлечения. Мы полагаем, что она должна отражать природу и обязанности человека, не так ли? И что она затронет нас где-то на очень глубоком уровне нашего опыта? Создание и чтение литературы — форма высокоразвитой цивилизации, и вся великая литература — это свидетельство ценности человека и критика отклонений от высших форм бытия.

— Но что ни говори, писатели тоже — всего лишь люди, — продолжала дама.

— Но люди очень тонкие и преданные своему делу, которых по-настоящему волнует вопрос качества, — сказал Трис, начиная распаляться. — Для чего вы живете? Что вы хотите от жизни?

— Это вы мне? — спросила дама.

— Нет, — поспешно ответил Трис. — Я хочу сказать, эти вопросы задает нам литература.

— Разумеется, — сказал Бейтс, — некоторые просто проживают свою жизнь. — Трис рассмеялся. Вид Бейтса показывал, что он очень доволен собой.

— Но. Но! — воскликнул один из страховых агентов. — Поэзия вообще не обязана говорить о жизни, разве не так?

— Как же она может этого избежать? — спросил Трис.

— Ну, — продолжал тот, — в некоторых лучших поэтических творениях в мире говорится о птицах, о цветах, о ветре. Возьмите Китса [*Джон Китс (1795–1821) — английский поэт]. Вот вам, пожалуйста, поэт. Я бы сказал, что у него это была чистая поэзия. Китс в этом понимал толк.

— Но разве вопрос не в том, как относился Китс ко всем этим вещам?

— Нет, конечно, нет, — твердо возразил страхагент.

— Ну, ваши слова меня крайне удручают. Я потому и преподаю литературу, что верю: поэзия отвечает всем этим задачам, она обладает таким качеством и интересом. А разве для вас она ничего не значит? — Трис обвел взглядом комнату, неожиданно почувствовав себя в замешательстве — да он совсем их не знает; то, что он говорил им, было для него столь привычно, что ему казалось странно, что здесь могут быть люди, которые в глубине души думают совсем не так, как он. В этом вопросе он упорно цеплялся за свой наивный взгляд, а теперь понял, как бывал вынужден понять и в других случаях, что здесь существовали представления, не разделявшиеся всеми.

— Что ж, конечно, в каком-то смысле литература говорит о жизни, — сказала одна из домохозяек, — но она должна доставлять удовольствие и развлечение, разве нет? Иначе в ней нет ничего интересного. Что хорошего читать какую-нибудь печальную, мрачную книжку, вроде всех этих современных, когда ты всю жизнь только и стараешься избежать этих вещей? Не знаю насчет вас, а у меня своих забот хватает, чтоб еще про чужие читать.

Внезапно раздался голос с дальнего конца стола.