Клад - [4]

2

Геолог Казтуганов впервые встретился с Меруерт в отдаленном степном ауле, вскоре после того дня, когда его поисковый отряд развернул на окраине селения буровую площадку. День выпал на редкость жарким, солнце будто издевалось над увлеченными своим делом проходчиками глубин. И когда люди, постепенно обессилев от палящего зноя, потянулись один за другим к чабанской юрте, вслед за своими подчиненными пошел и Казыбек. Странные возгласы услышал он в ту минуту, доносившиеся с небольшой лужайки вблизи пристанища кочевника. Голенастая девчонка гонялась за бабочкой, оглашая окрестность ликующими криками.

Джигиты, стабунившись у ручья, поблескивая лоснящимися спинами, принялись обливать друг друга из котелка. А гибкая, будто прутик тальника, девушка, с овальным смуглым лицом и длинными косицами, хлеставшими ее по спине, не замечая посторонних людей или не желая с ними знаться, продолжала преследовать голубого махаона, не уступая в прыти мальчишкам. Позже Казыбек видел ее возле юрты, она помогала старухе у очага. Вдвоем с Айша-женгей[4], они разжигали самовар. И когда поблескивающий начищенными боками пузач, набитый кизяком и щепками, наконец задымил тоненькой струйкой, девчонка подхватила на руки резвившихся неподалеку от костра двух козлят, принялась вместе с ними исполнять какой-то известный лишь ей одной танец…

Степенная в движениях, Айша-женгей наполнила бутылку молоком и подала девушке. Та принялась кормить жалобно блеющих животных. Накормив, загнала их по одному в большое корыто, где была вода. По всему было видно, что шалунья просто развлекается, ничего такого необходимого, а может быть даже и полезного, в ее возне с козлятами не было.

Истинную цену этой непоседе геологи узнали немного позже, когда наведались в аул еще раз. Хозяин юрты, старый чабан, пропитанный зноем и запахами полыни, позвал приезжих на ужин, зарезав ради такой встречи полугодовалого барашка. После обильного бешбармака Айша-женгей угостила гостей чаем, который все хвалили с большим восторгом, чем приправленную степными травами баранину. Скупой на слова, аксакал Рахымжан, глава семьи, видя, что гости насытились, довольны, вспомнил о девушке.

— Куда это наша Меруерт запропастилась? Может, она что-нибудь спела бы нам?

И тут геологи увидели голенастую девушку, которая днем скакала возле родника. Одетая в цветастое ситцевое платье, с широкой алой лентой вокруг головы, в легких белых туфельках на высоком каблуке, она вошла в юрту преображенной и напоминала некую степную принцессу из сказки. На лице девушки, слегка поблекшем от волнения, играла смущенная улыбка. Джигиты, охмелевшие от чабанского угощения, увидев ее, перестали перебрасываться шутками, замерли в изумлении. Все с почтительным молчанием, будто совершали молитву, уставились на проем двери, где она остановилась.

Прошла минута, пока девушка выбрала себе место у низенького чабаньего стола. Плавным движением руки она поправила себе волосы, теперь уже расплетенные, рассыпавшиеся легкой волной по предплечьям.

— Милая Меруерт-жан, — обратился к ней хозяин юрты, — порадуй наших гостей песней. Они тоже, подобно хранителям отар, вечные скитальцы, месяцами ничего не видят, кроме пожухлой травы и солнца над головой. Их зовут в народе землемерами[5], хотя ищут эти люди драгоценные и всякие иные камни. Не обращай внимания, дитя мое, на их выгоревшие рубашки. Одежда красит лишь невесту, все остальные ценности человека в его руках и голове…

Рахымжан-ата нашел нужным представить гостям и принцессу.

— Меруерт — гордость нашего рода, — сказал он, улыбаясь. — Она племянница жены, приехала навестить двоюродных братьев. Мальчишек развлекает игрой на домбре, а для нас с женой — ежедневный концерт… Мы даже не включаем радио, если она поет.

Смущенная от такой похвалы, да еще в кругу незнакомых людей, девушка зарделась и опустила глаза, прикрыв их мохнатыми ресницами. Ей и без того было неловко от множества мужских глаз, обращенных на нее. Гася в себе смущение, она опустилась на кусок кошмы, разостланной возле стола. Через минуту все услышали ее голос.

Гуси сбиваются осенью в стаи,

Воды ручьев им прощально звенят.

Птицы весною опять прилетают,

Тают снега,

Жизнь ручьям возвращают,

Нашим годам нет возврата назад…

Никто из джигитов, сидевших в юрте, не слышал этой песни прежде. И всяк воспринял это неведение себе в укор. Казыбеку второй раз в тот вечер показалось, что девушка и впрямь волшебница, — взяла и придумала для степных скитальцев нечто грустное и одновременно глубокое, как сама жизнь.

— Браво! — вскричал первым преодолевший оцепенение чубатый помощник мастера Бакбай. — Ты умница!

На большее он не решился. Другие причмокивали губами, будто в уста или прямо в душу им влили некую сладость.

Песня Меруерт показалась гостям почти даром богов еще и потому, что прозвучала на удаленном чабанском джайляу, где годами не услышишь человеческого голоса, где разговаривает природа сама с собою, слышна лишь ее непередаваемая симфония звуков. Благодаря счастливой случайности занесло сюда эту черноглазую певунью, напоминающую чуткую ко всяким проявлениям природы газель, и она соткала в своей душе некий причудливый ковер звуков, мыслей, душевной тоски и радости и разостлала этот ковер перед гостями своего дяди, повелителя отар. И каждый из слушателей мог прикоснуться к творениям ее сердца своим сердцем. Недавняя шалунья вдруг превратилась на глазах бурильщиков в очаровательную властительницу их душ, что было само по себе чудом. Она продолжала петь, а гости слушали и думали каждый о себе.