Китовый ус - [39]

— Это тетя Утя, — сказал он Моте.

— Выпьешь? — спросила тетя Утя Костю. — Нам надо поговорить с ней. Так что тебе, соточку и заливное?

— Сто пятьдесят и заливное, тетя Утя, — уточнил Костя, показывая характер.

Тетя Утя хмыкнула и, заняв делом Костю, толкнула дверь рядом с буфетом, за которой была винтовая железная лестница, ведущая вниз. Сделав три четверти оборота, они оказались в уютном, всего на шесть столов помещении, обставленном куда богаче, чем лучший ресторан Изюма. Здесь была старинная дореволюционная мебель, стены обшиты богатым деревом, висела тяжелая люстра — сотни хрусталин, на столиках стояли хрустальные пепельницы и вазы цветного стекла, правда, сейчас без цветов, но то, что они к вечеру появятся, можно было не сомневаться.

— Сколько, девочка, работала в торговле? — спросила тетя Утя, присев за крайний стол.

— Восемь лет, — подумав, ответила Мотя.

— А буфетчицей в своем, как его, Изюме-Кишмише?

— Считайте, пять лет.

— Почему — считайте?

— Пивом торговала бочкой год, нет, вру, почти два, потом пивом в ларьке, погодите, сколько же, да кладите два, а последнее время — буфетчицей. Официанткой еще зимами в столовой и ресторане была…

— Недостачи, растраты случались?

— Не-е, я аккуратная.

Тетя Утя достала из передника папиросы «Герцеговина Флор», постучала мундштуком по коробке, вытряхивая из него предполагаемые табачинки, закурила и, вскинув голову вверх, выпустила дым и посмотрела на Мотю как бы сверху, примеряя ее к своим мыслям. Мотю это не смутило, она увидела на шее старческие поперечные морщины, но глаза у тети Ути были молодые, и фигурка, подумалось ей, как у двадцатилетней, — когда впереди спускалась по лестнице, можно было подумать, что идет девушка, только вся седая.

— А умеешь ты, девочка, кипяток держать во рту? По глазам вижу: не поняла, хотя пытаешься понять. Думаешь. Это, девочка, когда новость какая-нибудь или сплетня, или то, что ты узнала, прямо-таки кипят у тебя во рту, жгут язык, а вот надо удержать этот кипяток, и он обязательно остынет. Потому, что ошпаришь прежде всего себя, а затем кого-то другого, ошпаришь того человека, который тебе доверился, поверил в твою добропорядочность. Не зря же один мудрец сказал: «Слово — серебро, а молчание — золото».

— Так он, наверно, в торговле работал, — сказала Мотя.

— Молодец! — воскликнула, засмеявшись, тетя Утя, и глаза у нее прямо-таки засверкали. — У тебя есть чувство юмора! Ты сколько в буфете зарабатывала? Имеется в виду, разумеется, оклад.

Мотя назвала цифру.

— Хочешь у нас поработать временно? Константин говорил, что ты собираешься вернуться в этот свой Изюм? Поработаешь месяца два-три официанткой?

Мотя почувствовала, что она задает вопросы вразброс неспроста — для себя что-то решила, но испытывает дальше, боится передовериться, и поэтому решила не соглашаться сразу, да и соглашаться ей было ни к чему, разве что подзаработать денег на обратные гастроли — с Костей она все свои прожила.

— Пятнадцать соток огорода и сада у меня, тетя Утя, а живу одна. Пропадает там все.

— Ты мне все больше и больше нравишься, Мотенька. У тебя хорошие задатки. Как сказал бы мой покойный муж: бьешь иногда сразу на две лузы да еще думаешь: «Может, и в третью шар закатится?» Хорошо, что цену себе поднимаешь, похвально, что необдуманно не решаешься, что вспомнила о своей делянке — люди возле земли всегда основательные, я намек поняла, поняла и то, что ты можешь потерпеть убытки, согласившись на мое предложение. Да ты тут сразу в четыре лузы шары положила, а я-то думала — в две. Но и я не простушка, тоже кое-что припасла. Давай поговорим по-нашему, по-бабьи. Тебе ведь хочется ясности в отношениях с Костей? Хочется. Для этого время нужно? Нужно. Так вот я тебе предоставляю возможность разобраться в ваших делах. Я буду тебе в три раза больше платить, чем ты зарабатывала в буфете. Почему? Вот в какие я лузы намерена забить шары. Во-первых, на два-три месяца трудно найти человека, а официантка, которая работает, здесь, внизу, не только забеременела, но уже и родила, да еще заболела. Во-вторых, ты не новичок в торговле, учить какую-нибудь девчонку у меня нет времени и желания. В-третьих, я не буфетчица, а директор кафе, не могу все время стоять за стойкой. В-четвертых, мне очень необходимо взять тебя потому, чтобы сделать из Константина человека. Если я ошиблась в нем, то я должна исправить свою ошибку. А как? Лучше всего влиять через тебя и даже сделать из вас двоих нормальную семью — это уж я даю тебе подставку, извини, девочка, за бильярдные слова. Почему я должна быть благодетельницей Кости и тебя? За два-три месяца я человека из него не сделаю, это ясно самому распоследнему босяку, но верное направление его жизни успею дать. Он стал ходить по обложке уголовного кодекса, мне его проделки с Вакулой известны. Он достал где-то фальшивых билетов, брал все деньги за выступления в карман, не учитывая того обстоятельства, что есть какие-то правила ведения дел, что есть финорганы, которые бдят. Он делал так, как делает жулик, босяк. А я не хочу, чтобы ему опять захотелось прыгнуть на обложку, потому что зацепит ее невзначай штиблетом, и кодекс откроется на какой-нибудь странице. Тогда мы, девочка, проиграем. Ты потеряешь Костю, а я деньги, которые он мне должен. Костя задолжал не так много, но мне не хотелось бы иметь таких знакомых, которые тебе должны и сами не знают, когда вернут долг. Это не в моих правилах, у меня как раз подобные случаи исключаются: я несу моральную ответственность за тех, кто мне должен. Я им устраиваю жизнь, воспитываю из них мужчин, умение жить красиво, с достоинством, в достатке. Мой муж не сумел отдать вовремя бильярдный долг и пустил пулю в лоб, оставив меня вдовой, а я им прощаю, терплю.