Китовый ус - [40]

— А сколько он вам должен? — спросила Мотя.

— Костя? Двенадцать тысяч осталось с копейками.

— Двенадцать тысяч?! — воскликнула Мотя. — За что?

— Это ты у него спроси, если скажет. Потом поймешь, разберешься.

— Значит, я буду у вас как его заложница?

— Не заложница, а союзница, Мотенька. Неужели ты ничего не поняла? Не бойся, его долг я с тебя не потребую. Если бы я так хотя бы раз в жизни сделала, мне распоследний портовый бич мог глаза заплевать, и был бы прав. Ребенку отец нужен, хотя бы такой, который алименты платит. А из Кости еще можно человека сделать, он ведь орел, ему летать высоко, так давай же парню поможем. Рискнем, Мотенька?

— Мне подумать надо, тетя Утя, я сразу решиться не могу. Боюсь теперь Костю, вот, кажется, до разговора с вами любила его, а сейчас боюсь. Зачем от меня так много скрывал?

— Нечего бояться. Немного запутался парень, и ему помочь надо. Может, ты думаешь, что он сам привел тебя сюда? Как бы не так — я его заставила привести и познакомить. У него еще много ветра в голове, а он может вот-вот стать мужчиной. Трудно ему, понимаю, без нас еще будет трудней. Или ты боишься меня? — засмеялась тетя Утя. — Так я не страшная, а добрая. Спроси у любого, кто меня знает, а знает меня вся Одесса. Я предлагаю тебе чистое, благородное дело.

— Тогда почему же вы в три раза будете платить мне больше, чем я получала? За хорошие глаза, что ли?

— Тебя не удовлетворило мое подробное, как на одесском базаре, объяснение? М-да, — сказала тетя Утя и снова закурила папиросу. — Ко всему прочему, я буду платить втрое больше потому, что здесь, внизу, ты очень редко будешь получать чаевые. Мои клиенты их никогда почти не платят.

«Тут что-то не так, она меня куда-то впутывает, — подумала Мотя. — Надо уехать в Изюм, и пропади вы здесь все пропадом».

— Сомневаешься? — спросила тетя Утя, в третий раз закурив «Герцеговину Флор». — Я советую тебе, как старшая по возрасту, как мать, если ты не против, согласиться или в крайнем случае серьезно подумать. Конечно, наш город всегда отличался всякими штучками. Вот, например, недавно одна старая дева из дворянок села в тюрьму совсем, казалось бы, за безвинное дело. Она устроила салон для тех, кому трудно выйти замуж или жениться. Собирались там люди старше тридцати, интеллигенты, как правило, вели светские беседы, музицировали, танцевали, играли в лото, пили шампанское и кофе, сухое вино и коньяк, фрукты кушали, знакомились и, надо сказать, частенько женились. Она брала с желающих вступительный взнос. Если человек не находил в течение месяца себе пару, хозяйка возвращала ему половину взноса, а если находил, это был ее гонорар. Посадили за сводничество. И взносы там были не такие уж большие, гонорары невелики, так, старушка больше развлекалась среди взрослой молодежи сама, но закон есть закон, с ним шутить нельзя… Я повторяю: у меня чистое, благородное дело.

«Ой, какая она штучка! — удивлялась Мотя. — И так ко мне подойдет, и эдак…»

— Если надумаешь, приходи сразу с медицинской справкой, — сказала тетя Утя и поднялась из-за стола. — Жаль будет, если ты не придешь, жаль, — сказала она на прощанье.

Кости наверху не было, и Мотя, разобиженная тем, что он не удосужился ее подождать, отправилась на пляж, размышляла там, купаясь и загорая до вечера, о предложении тети Ути, о своей судьбе, ставшей враз запутанной и непонятной. «Как мягко мне стелила эта Утя, и не поверить нельзя и поверить тоже. Господи, если все правда, то она хороший человек. Но с какой стати ей швыряться деньгами да и за какие вши? Может, она шпионка какая?»

Нелегкие думы так утомили Мотю, что она, возвращаясь домой, дважды, почувствовав тошноту, сходила с трамвая. Измученная, она еле поднялась на пятый этаж, где они снимали комнату, открыла дверь и, к удивлению своему, увидела на кровати Костю. Он курил, на полу стояла недопитая бутылка, тут же лежала на бумаге селедка и огрызок хлеба.

— Здравствуйте, я ваша тетя, — встретил Костя сердито. — Ждешь ее здесь, ждешь, а она где-то гуляет.

— Не только тебе одному гулять, — ответила она.

— Ладно, сменим пластинку. — Костя сел на кровати, едва не угодив ногой в селедку.

— Что ты тут накидал, как блатняк, — смягчилась и Мотя, но не настолько, чтобы предложить мир первой.

— А я и есть сейчас блатняк, кто же я еще? — с горечью сказал Костя, и Мотя подумала, что тетя Утя права — из него еще может выйти человек.

— Какими новостями обрадуешь? — спросил Костя.

— Для тебя мои новости все старые, а вот для меня твои «старости» на самом деле новости, — ответила Мотя, убирая с пола бутылку и закуску. — Встань, пожалуйста, я лягу, меня так рвало сегодня, так рвало…

— Да, мурмулька, я всегда тебе говорил, что мне только этого не хватало, — сказал Костя и подсел к ней, когда она легла, стал играть ее тяжелой косой, брал на руку, как бы пытаясь узнать, сколько она весит, потом начал распускать виток за витком.

— Не дыши только на меня, ужасно противный запах, — попросила Мотя, отвернувшись к стене.

— Не отворачивайся, я не буду, — сказал Костя.

Мотя подумала, что сейчас самый момент узнать у него, кто такая тетя Утя, если удастся, выпытать, почему он столько задолжал. Поговорить с ним серьезно, без его фокусов, не на сцене ведь. Да и что ты за человек, Костя? Задала себе она такой вопрос и так горько, так горько пожалела, что поздно пришел он ей на ум, что расплакалась. Костя утешал ее, принес воды, гладил по волосам, и Мотя снова почувствовала, что любит его, что он дорог ей и самый близкий человек, не считая того существа, которое нарождается в ней. И тут она подумала, что если она потеряет Костю, то никогда не расстанется с новым существом — пусть растет, радуется жизни, пусть будет самым родным человеком, а там, гляди, от него пойдут люди, станет Мотя богатой на родню. Эти мысли легли ей мягким теплым покрывалом на душу, и она заулыбалась.