Китовый ус - [127]

Он хотел спросить, где он и кто она, а получилось шершавое, хриплое: «Пить!»

— Пей, родненький, пей, миленький! — она опять подняла ему голову, и Егор стал пить кисло-сладкую влагу из кружки, делая большие, настоящие глотки.

— Молодец, Анюта, отбила матроса у костлявой, — сказал кто-то густым, прокуренным голосом.

Поддерживая голову Егора одной рукой, девушка как-то сумела другой взбить подушку и перевернуть ее другой, прохладной стороной. Голова Егора утонула в мягкости и прохладе. И тут же от слабости тело стало мокрым и липким, Аня вытирала полотенцем струившийся по лицу пот и приговаривала, что теперь все пройдет, теперь-то выйдет из него немочь и будет он совсем здоров. Убаюканный Егор уснул, именно уснул, а не потерял сознание.

Наутро он, как и положено, проснулся, поискал глазами ее лицо, хотел было повернуться на бок, но скованное гипсом тело не поддалось.

— Давай подсоблю, — пришел на помощь знакомый прокуренный голос, и тут же в поле зрения Егора появился его обладатель — пожилой уже, с пышными рыжими усами, с рукой и ключицей в старом, замусоленном и немного осыпавшемся гипсе.

Кряхтя от натуги, усатый положил Егора на бок, сел на свою койку и, подмигивая, рассказывал:

— Анютка тебя выходила. Семь ден не приходил в себя после операции! Шутка ли — в тебе восемнадцать, говорил доктор, дырок. Когда я прибыл сюда, Анютка уже возле тебя сидела. Она ведь девчушка совсем — шестнадцать годов, а ты, Аника-воин, как развоюешься в бреду да матерком как запустишь… Она тут же тебе соску с молоком или соком, ну, ты и в отбой. Сослуживцы тебя навещали и рассказали Анюте, какой ты геройский парень… Потеряла совсем Анютка покой, все спрашивает меня: «Дядь Миша, неужели он такой красивый, такой смелый — умрет?» Успокаиваю, как могу. После спрашивает: «Дядь Миша, а это ничего, что он так ругается?» «Так это он для азарту и сподручности», — отвечаю, а сам думаю: «Э-э, девка, неважнецкие твои дела…» Проснулся ночью, а тебя, браток. Анютка целует, шепчет, шепчет и плачет… Не иначе сердцем она тебя с того света вернула, любовью. Знаешь, какая это силища — женская или материнская любовь!.. Эта сила и спасла тебя… Ждешь ее? Да ты не беспокойся, счас она тут как тут будет.

Сосед поднялся и ушел Егору за спину — там негромко беседовали, кто-то стонал. Пришел небритый, бледнолицый врач, Егора окружили медицинские сестры, а он огорчился — Ани среди них не было. Они положили его на спину, стали снимать бинты.

— Ну и здоров же ты, мореход. Тьфу-тьфу-тьфу, ну и здоров, — сказал врач.

Егор терпел, поскрипывал зубами от боли, на что врач отвечал: «Ну-ну, не так грозно, мы ведь не боимся». Сестра слишком решительно сорвала бинт с головы, черная боль взорвалась беззвучно, вжала его всего в свои пределы, сковала, опять убив мысль и чувства…

Очнулся он, открыл глаза — Аня отдернула руку, смутилась. Она, наверно, ждала этой минуты и боялась ее — все эти дни он для нее был вроде большой бессловесной куклы. С живым, находящимся в сознании, человеком ей, наверно, было труднее, она не знала, какой он на самом деле есть: злой или добрый, хороший или плохой… Усатый сосед поднялся со скрипучей койки и ушел по своим делам. Егор лежал на спине, чтобы видеть Аню, ему приходилось сильно косить глазами. Девушка догадалась, вспорхнула с табуретки и, поворачивая его на бок ласковыми и очень сильными руками, спрашивала:

— Не больно? Не больно?

— Нисколько, сестричка.

— Теперь хорошо?

— Угу, — ответил Егор и без стеснения смотрел на нее — тоненькую тростиночку в балахонистом белом халате. У нее были гладкие светлые волосы с выгоревшими где-то на юге прядями — почувствовав его взгляд, она непроизвольно поправила их. От волнения покусывала губы, и Егору было видно, как они наливались соком, пунцовели на месте прикусов. Глаза ее быстро-быстро поглядывали на него, с каждым взглядом как бы при выкали, смелели, теплели и все сильнее и сильнее то ли обволакивали, то ли озаряли Егора нежным светом.

— Вам, наверно, есть хо-о-очется-а-а, — последнее слово она пропела, наклонилась за узелком в клетчатом черно-белом платке. — Знаете, какую я принесла вкусня-я-ятину! Оленьи языки с опятами! Вам грибы нельзя, я их оставила дома, а языки принесла-а. Они во рту так и та-а-ют. Силу они, знаете, какую даю-ют? Сразу на ногу подниметесь и оленем бегать будете! И моро-о-шка есть. Я вас, Его-о-рушка, все со-о-ком морошковым поила, все со-оком по-о-и-ила.

У нее была довольно симпатичная привычка отдельные слова не выговаривать, а как бы выпевать, особенно те, которые повторяла… А языки были еще теплыми — Аня принесла их в кастрюльке, обмотанной махровым полотенцем. Она подносила их на вилке маленькими кусочками, и на лице ее было написано, что она умоляет похвалить ее.

— Вкусно! — признался Егор и попросил: — А грибов нету?

Она отрицательно покачала головой.

— Неужели там не завалялось ни одного?

— Один — пожа-а-луйста, — согласилась она, и на кончике вилки появился в густом, должно быть, сметанном соусе опенок.

— Вкусно? — не сдержалась Аня.

— Не успел распробовать.

— У-ух, хитрю-ю-ю-щий ка-а-кой! — засмеялась Аня. — К пище привыка-ать надо. Через час еще пое-е-едим немно-о-ожко. А сейчас закусим моро-о-ошкой…