Китайские мемуары. 1921—1927 - [69]

Теперь вместо одетого в халат китайского купца здесь блистала новая, европеизированная китайская буржуазия. Она одевалась по-европейски в модно сшитые костюмы. Она построила для себя на иностранных концессиях Шанхая роскошные виллы с гаражами для дорогих автомашин. Богатые китаянки в сопровождении своих европеизированных поклонников появлялись в ресторанах и кинотеатрах, осыпанные бриллиантами и другими драгоценностями. Они причесывались по последней парижской моде, красили губы, подводили глаза, сидели за рулем автомобиля. В ^часов ночи китайские пары приезжали в английский отель «Мажестик», где пили дорогие европейские вина и танцевали фокстрот и чарльстон.

Появились и кинофильмы, рассчитанные на вкусы этой новой буржуазии. С большим успехом прошла, например, в Шанхае картина «Сыновняя почтительность».

Конфуцианская мораль требует беспрекословного подчинения детей родителям, которые обручают их с самого раннего возраста. Когда жених и невеста, друг друга никогда не видевшие, вырастают, они обязаны беспрекословно исполнить волю родителей. Это и есть одно из проявлений конфуцианской «сыновней почтительности к родителям». Фильм и открывается соответствующей цитатой из Конфуция.

Молодой китаец, окончивший за границей университет, возвращается на родину. На пароходе он знакомится с молодой европеизированной китаянкой, воспитывавшейся также в Европе. В пути завязывается роман. Они приезжают в Шанхай. Здесь любовь этой пары расцветает. Образ жизни ведется европейский — с файф о’клоками и вечерними фокстротами. Девица живет у своих родителей: европейский дом, европейская обстановка, рояль. Все же мать предлагает ей одеть китайское платье. Девица отказывается. Молодой китаец становится постоянным гостем в этом доме и скоро делает предложение. Все идет как по маслу, парочка счастлива, но вдруг герой получает письмо от отца с требованием немедленно приехать домой в деревню. Он понимает, в чем дело. Еще в детстве его обручили с соседкой, и сейчас он должен ехать, чтобы жениться на той, которую он даже не видел, которая никогда не выезжала из деревни, которая ходит в штанах и не танцует фокстрота.

Драма начинается: происходит борьба между фокстротом и Конфуцием. В этот момент гораздо интереснее смотреть на зрителей в зале, чем на экран. По лицам вы видите, что это личная драма каждого сидящего здесь китайца. К неудовольствию публики, побеждает Конфуций, и молодой европеизированный буржуа отправляется к отцу в далекую от Шанхая деревню. Герой оказался в старинной патриархальной богатой семье. Зрителям явно не нравятся закоснелый быт, нравы, обычаи. Они смеются не над героем, затянутым в смокинг, а над патриархальной семьей, строго придерживающейся китайских обычаев и конфуцианской морали. Приводят невесту — типичную, не тронутую европейской цивилизацией китаянку. Жених, влюбленный в шанхайскую героиню, не обращает на свою нареченную никакого внимания. Но Конфуций обязывает, и происходит бракосочетание. Конфуций победил европейскую фокстротную культуру. Зрители — иностранцы и европеизированные китайцы — явно недовольны. Но ведь кино рассчитано на эту публику — и драма еще не закончена. Молодая чета отправляется в путешествие, в город. Там на едущую в коляске пару налетает автомобиль, и молодая жена погибает. Этот эпизод встречают с удовлетворением. Финал ясен. Герой, к всеобщему удовольствию, снова сходится с европеизированной китаянкой. И Конфуций не обижен, и европейская буржуазная культура торжествует. Такова была идеология новой китайской буржуазии. Довольны были и сидевшие в зале иностранцы.

Несколько месяцев спустя эта драма, виденная нами в кино, разыгралась на арене китайской революции.

Новая китайская буржуазия в Шанхае опиралась на новую производственную базу. Это были современные заводы и фабрики. Правда, большая их часть принадлежала иностранному капиталу, но и доля китайской буржуазии была немалой.

В Шанхае действовали тогда 250 заводов и фабрик, на которых работали 300 тыс. рабочих. Помимо них 150—200 тыс. человек были заняты на мелких фабриках, в мастерских, на транспорте, работали в качестве кули.

На 58 текстильных фабриках было 2 млн. веретен. Там работали 117 тыс. человек. 22 фабрики принадлежали китайским капиталистам, остальные — японцам и англичанам.

На 80 шелкоткацких фабриках, где полностью хозяйничал китайский капитал, были заняты 120 тыс. женщин и детей. На табачных фабриках, большая часть которых находилась в руках одной англо-американской компании, работали 25 тыс. рабочих. На спичечных фабриках, которыми владели китайские предприниматели, трудились около 10 тыс. человек. Помимо этого в Шанхае имелись машиностроительные заводы, железнодорожные мастерские и депо, мельницы, бумажные фабрики, доки и т. д.

Еще сильнее были позиции китайского капитала в торговле. За исключением нескольких крупных европейских магазинов, все остальная торговля — крупная, средняя и, конечно, мелкая — находилась в руках китайской буржуазии.

Особую роль в Шанхае, да и вообще в Китае, играл китайский посреднический капитал. Все операции по сбыту иностранных товаров и закупке китайского сырья совершались при посредстве китайских купцов. Их называли компрадорами. Компрадорская буржуазия была органически сращена с иностранным империализмом.