Китайские мемуары. 1921—1927 - [71]

Еще недавно у входа в шанхайские парки висели таблички «Вход китайцам запрещен». Их сняли и заменили новыми — «Китайцы допускаются в европейском платье», это была уступка китайской буржуазии и интеллигенции. Но теперь шанхайский кули решил, что после 16-часового рабочего дня, при грошовой заработной плате можно выспаться, за неимением квартиры, на скамейке парка. Явочным порядком кули забирались туда ночевать или отдыхать. На пристани в Шанхае тоже стояли скамейки, но «только для иностранцев». После 30 мая кули решили использовать для отдыха и эти скамейки. В английских газетах, выходивших в Шанхае, печатались такие, например, письма в редакцию: «Уважаемый редактор! Шел по парку с женой и краснел, не мог смотреть жене в глаза, ибо на скамейках лежали кули». Газеты занялись обсуждением вопроса: как поступить? Русские белогвардейцы дали совет: взимать плату при входе в парк, а за плату пускать всех. Денег у кули нет, и в парки они поэтому не пойдут. И этого решили пока не делать. Лишь когда стихла волна рабочего движения, полицейские снова отважились не пропускать в парки китайских рабочих.

События 30 мая всколыхнули весь рабочий класс, широкие народные массы. Они послужили началом событий, которые вошли в историю как революция 1925—1927 гг.

Положение в Шанхае отражало общую обстановку в стране, которая характеризовалась наступлением Национально-революционной армии. Державы декларировали, что будут соблюдать строгий нейтралитет, однако Англия и США высадили свои войска в Шанхае «для защиты жизни и имущества иностранцев», а иностранные власти заявили, что они не допустят никаких революционных демонстраций на территории сеттльмента.

Китайский город с прилегающими к нему районами находился в руках реакционного генерала Сунь Чуаньфана, который пока не примкнул ни к одной из борющихся сторон. Тогда он колебался: выступить за или против Чан Кайши, с которым он был связан узами личной дружбы еще с тех пор, как они вместе учились в японской военной академии. Однако под воздействием иностранных держав Сунь Чуаньфан все более склонялся на сторону противников гоминьдана, а затем открыто выступил против наступавшей кантонской армии.

Объявив нейтралитет, иностранные власти в Шанхае заключили соглашение с Сунь Чуаньфаном и разрешили ему перебрасывать свои воинские части из одного китайского района в другой через территорию иностранного сеттльмента. Почта на иностранном сеттльменте перлюстрировала всю корреспонденцию и в политически «подозрительных» случаях осведомляла тайную полицию китайского города.

Мне пришлось посетить в это время одного известного китайского профессора, человека, пользовавшегося большим уважением и среди иностранцев. Он жил на французской концессии. Было уже поздно, часов одиннадцать вечера. Вдруг кто-то стал настойчиво стучать в дверь. Это прибежали студенты с митинга протеста и сообщили, что французская полиция при помощи 70 китайских шпионов арестовала всех участников митинга. Большинство было тут же отпущено, но организаторы задержаны и не выпускались французской полицией до внесения залога. Старик профессор тотчас же поспешил в город и через полчаса принес требуемую французской полицией сумму. Ожидавшие его возвращения студенты с негодованием рассказывали мне, что 70 китайских шпионов служат не во французской полиции, а в суньчуаньфановской и что по соглашению с французской и английской полицией они допущены для «работы» на иностранных концессиях. Таков был «строгий нейтралитет» империалистических держав.

В этой напряженной обстановке я встречался с самыми разнообразными людьми: не только с руководством коммунистической партии и Коммунистического союза молодежи, которое по-прежнему находилось в Шанхае, с представителями Коминтерна, но и с шанхайским центром гоминьдана, с профессорами Шанхайского университета, со студентами и т. д.

Между тем английская секретная полиция в иностранной части Шанхая усилила слежку за советскими людьми, занималась провокациями, вела тщательное наблюдение за советским консульством. Начальником английской тайной полиции в Шанхае был некий Гивенс, изучивший русский язык. К его услугам были многочисленные русские белогвардейцы, готовые пойти на любую антисоветскую акцию.

Я жил в доме добропорядочного буржуа. В большой трехэтажной квартире было слишком много китайских слуг: поваров, боев — отдельно для чистки обуви, отдельно — для чистки одежды, уборщиков, посыльных и т. д. Труд их был дешев, поэтому буржуа на слугах не экономили. Говорили, что среди них полиция имеет своих осведомителей. Однако никаких неприятностей по этой причине у меня не возникало. Хозяин квартиры был человеком, который никогда не интересовался, чем я занимаюсь, где провожу время, почему так поздно возвращаюсь. Квартира не внушала никаких опасений. Я был спокоен.

Жил я в Шанхае уже дней 10—15 и как-то днем возвращался домой. Я был уже недалеко от того места, где нужно было свернуть на улицу, на которой находилась моя квартира. Вдруг из стоящего у тротуара автомобиля выскочил человек, схватил меня за руку и втащил в машину. Сам он сел за руль, и мы помчались вперед. Я сразу же его узнал. Это был сотрудник нашего консульства И. В. Мильграм. Насколько я мог понять, он занимался предотвращением антисоветских акций белогвардейцев против нашего консульства и немногочисленной группы советских граждан, проживавших в Шанхае. Мильграм сообщил мне, что только что Гивенс подписал ордер на мой арест. Поводом для этого послужила вышедшая в Москве незадолго до отъезда в Китай моя книга «В рядах китайской революции».