Киномысль русского зарубежья (1918–1931) - [175]

При этом Чаплин, изображая Шарло невольным героем, придает ему правдоподобие целым рядом иронических штрихов. Шарло борется с могучими своими противниками, но побаивается их. Он даже трусоват и вообще не чужд всех человеческих слабостей. Зато он мил публике, видящей в нем что-то свое и благодарной Чаплину за правдивость. Шарло не похож на ходульного романтического героя, он плоть от плоти современного обывателя, от которого он отличается только все той же своей мечтательностью; он всячески пытается сделать вид, что похож на всех других, но это ему не удается.

Очень характерна для Шарло сцена его объяснения с хозяином цирка. Желая показать характер и напомнить про свою «физическую силу», Шарло грозно мнет и ломает в руках… пук соломы. При этом между ним и предпринимателем происходит следующий характерный диалог.

Хозяин цирка предлагает ему 50 долларов в неделю. Шарло, узнавший себе цену, требует более высокой платы.

Предприниматель предлагает ему 60 долларов. Шарло пожимает плечами.

– Я удваиваю сумму, – говорит хозяин цирка.

– Меньше ста долларов я не возьму, – отвечает Шарло.

Обсчитать самого себя с уверенностью, что совершил выгодную сделку, стремиться быть практичным и не уметь этого очень характерно для Иванушки-дурачка – Шарло.

Его рассеянность доходит до того, что, стирая пыль с предметов, он заодно обтирает пыльной тряпкой рыб, которых предварительно вылавливает пальцами из аквариума. Но зато немало поэзии в его беспомощном, простоватом и комическом житье-бытье.

Вспомните замечательный танец булочек в «Золотой лихорадке». Вспомните влюбленного Шарло…

По счастью, Чаплин никогда не приторен, как многие другие артисты. Растрогав зрителя, он тут же умеет перебить впечатление и показать себя откровенным эгоистом, равнодушным к чужому «горю». Так, жалея цирковую наездницу, он преспокойно взбирается, как на бревно, на лежащего в пыли человека, чтобы удобнее наблюдать сквозь дырочку балагана за предметом своей страсти.

О «Цирке» в связи с грустным финалом этой картины писали, что она вносит трагическую ноту в искусство Чаплина. Это вряд ли справедливо. «Цирк» – серия «поэтических» сцен, местами печальных, местами беспечных, нигде не трагических. Чаплин никогда не был и, вероятно, никогда не сможет быть трагиком. Всегда в его сценах есть налет грусти, иногда она чувствуется очень сильно и почти ранит зрителя, но в целом фигура Шарло не имеет ничего общего с трагедией, комическое в этой фигуре, наоборот, очень разительно. Есть сцены, заставляющие смеяться неудержимо. Напоминать о них не стоит – их слишком много. При этом одно свойство Чаплина делает его несравнимым с другими комиками экрана: комическое в нем всегда облагорожено, одухотворено.

В заключение мне хочется отметить еще одну особенность Чаплина, о которой я уже говорила мимоходом в статье о Менжу[407].

Чаплин как никто угадал значение искусственности и условности в кинематографе. Такой фигуры, как показал этот артист, в жизни, вероятно, не найти. Шарло почти кукла, почти марионетка, о которой мечтал Гордон Крэг. Благодаря этой своей исключительности фигура Шарло резко бросается в глаза, прекрасно запоминается и представляет большие выгоды при съемке. Само собой разумеется, кукольным, точнее – цирковым является наряд Шарло и некоторые ужимки. Игра этого артиста – сложное психологическое явление, она человечна и совсем не кукольна. Но внешний облик Шарло – торжество условности, искусственности, артистичности. Меня несколько удивило, что такой ценитель кинематографа, как кн. С. Волконский, считает едва ли не самым ценным на экране то, что безыскусственно. Артисты, играющие свою роль, их грим, условные жесты, костюмы и т. д., в самом деле нередко проигрывают от сравнения с природой, животными и обыкновенными людьми (не артистами). Тут кн. С. Волконский совершенно прав. Но сила и обаяние кинематографа далеко не исчерпываются фотографией живой природы.

Мне хочется нарочно прибегнуть к примеру, самому незаметному и все-таки стоящему серьезного внимания. Я говорю о кинорекламе. Бумажные драмы, где рекламируют шоколад такой-то фабрики или запонки такого-то магазина, нередко художественнее, чем иная длинная пьеса с живыми людьми и живой природой. Картонные фигурки часто веселят и забавляют публику; многие во время антракта не покидают место только для того, чтобы не пропустить «Пюбли-Сине»[408]. Какой-нибудь невероятный бумажный негр, совершающий героические подвиги, чтобы раздобыть драгоценную зубную пасту, или страшный раскрашенный лев, становящийся тихим и кротким при виде плитки шоколада, имеют иногда самое прямое отношение к настоящему искусству

Я не случайно заговорила об этих картонных фигурках в статье, посвященной Чаплину. Есть в костюмах Шарло и в некоторых его нарочито механических жестах что-то общее с персонажами «Пюбли-Сине». Мне приходилось сравнивать обаяние Дугласа Фэрбенкса с тем чисто звериным обаянием, которое исходит от головы беззвучно рыкающего льва в медальоне «Метро-Гольдвин». Костюм и кое-какие жесты Шарло имеют что-то общее с картонными фигурками кинорекламы