Киномысль русского зарубежья (1918–1931) - [166]

Вот, наконец, элегантный Шевалье, с широкой улыбкой и плутовскими глазами, широко расхаживающий по сцене и по окончании куплета вдруг начинающий какой-нибудь экстравагантный танец с гротесками или уморительно копирующий всех своих собратьев.

Не так же ли создавали свои маски актеры итальянской комедии дель арте? Не так же ли Шарло в основу своего всему миру известного облика положил черты, подмеченные им в небогатых лондонских жителях, посетителях того театра пантомим, где популярный актер проходил всю артистическую подготовку? Найти и создать такой тип труднее, чем выдумать псевдоним, ибо он становится подлинно второю натурой, даже больше: Шарло полностью вытесняет Чарли Чаплина, и в каких бы ролях он ни выступал, всюду зрители узнают Шарло, и он может переменить свой традиционный костюм – внутренний образ остается неизменным.

Шарло – помятый котелок, широченные брюки, согнутая палка, крошечные усы. В подробных деталях узнается преемник знаменитого Литтл Тича. Он сам рассказал источники и приемы своего комизма, который веселит многотысячные толпы всего мира: оставить в дураках городового, извлечь все эффекты из падения предмета и т. д., – но главное, что позволяет ему из всех трудных положений выкручиваться, выпутываться из самых невероятных обстоятельств, это применение законов механики, которые для успеха должен знать один он, а всем остальным они должны быть неведомы. Вот он раскачивается на лестнице, так что у зрителей дух захватывает, – Шарло ничего, смеется и не падает. А если и упадет, то непременно так, что сам окажется наверху, а предмет, который заденет или на который свалится лестница, отскочит, полетит, пробьет окно и кого-нибудь другого обязательно ударит по спине. Кто-нибудь сильный гонится за Шарло: незаметно между [ними] окажется стол, или труба, или лестница, и без всякой силы, путем простого нажима, Шарло заставит другой конец ударить и смять силача. И так всегда спасается Шарло, Иванушка-Дурачок, на помощь которому приходит не здравый смысл, счастье или Конек-Горбунок, но современная общеобязательная механика.

Маленький, хилый, слабый, несчастный, на него сыпятся несчастья и злоключения, которые вынести и атлету было бы впору, и все же всюду изворачивается Шарло, трагические положения обращая в комические, и толпа тем радостнее приветствует щуплого героя, чем неожиданнее его победа. Вот тащит Шарло рояль по лестнице; он так мал и слаб, а рояль так громаден, так тяжел! И рояль катится вниз, давит Шарло, но прошла минута, и каким-то чудом он умудряется задержать рояль. Контраст этих двух фигур действует неотразимо; но сквозь хохот невольно пробивается грусть и печаль. Не таков ли всегда результат комического?

В Брюссельском музее есть коллекция знаменитых скульптур Менье. Рядом с гигантскими фигурами мускулистых рабочих, символизирующих мощь и силу труда, мощь всего класса, поддерживающего общество, жмутся другие, щуплые, чахоточные фигуры, показывающие изможденное, жалкое тело, сгибающееся под бременем непосильной работы и слишком смелых и широких заданий. Рабочий-символ и рабочий в жуткой реальности представлены в разительном контрасте.

Такова роль Шарло. Потому и рукоплещут ему миллионы замученных и загубленных людей, видя в нем своего представителя. На Мориса Шевалье столько ведь не падает, а те, кто встречаются, он их обходит и отводит с грацией и иронией. На одного Макара-Шарло все шишки валятся, но он, не без злобы, умудряется спастись и восторжествовать над ними.

Может быть, неуместно, говоря о Шарло, подымать социальные темы? Но толпа требует себе и своих актеров, и Шарло, играя перед миллионами и для них, все же может быть не чужд самых высоких и серьезных идей. И если английская армия по окончании войны покидала Францию под напев «Au revoir Paris»[384], сочиненный клоуном Грок[ом], а французские солдаты всю войну распевали песню «Мадлон», обязанную творчеству шансонье Буайе[385], почему Шарло не обогатить своего искусства общественными мотивами? Недаром же в одной из [своих] постановок «Дитя»[386] он во сне представил социальный рай, где все будут как ангелы, где полицейских не будет или они будут ласковы, как родные, где все будут помогать друг другу и любить всех, в белых рубашках и с белыми крылышками, – ситцевый, конфетный рай доброго дедушки Диккенса. И как бы хорошо чувствовал себя в нем покойный Варламов!

Эти мысли и такие чувства никогда не явятся при виде третьего великого актера из той славной семьи фантазистов, эксцентриков и комиков – Макса Дэрли.

Он – победитель, герой, он всегда торжествует. Едва он входит на сцену, и уже сразу замечен. Грим, походка, одежда – все обдумано так, чтобы немедленно привлечь к себе внимание. И всегда все брошено резко, сильно, четко, красочно. Актер комедии, он не имеет раз навсегда определенного образа, напротив, он вечно меняется, и одно из свойств его – это неузнаваемо гримироваться и разнообразно одеваться, так что все роли, где требуется переодевание, мистификация и т. д., отдаются ему и исполняются им бесподобно, со всей фантазией, присущей английским эксцентрикам: когда в одной пьесе он должен изображать человека, едва не утонувшего во время купанья, он входит голый с пробковым поясом и лодочным рулем за спиной. Недаром он начинает свою деятельность вместе с Шарло в той же английской труппе.