Киномысль русского зарубежья (1918–1931) - [157]

Я нарочно сопоставляю «Aurore» и «Quand la chair succombe» по многим причинам. Прежде всего, несмотря на кое-какие недостатки, та и другая картины принадлежат к самым интересным фильмам этого года.

Яннингс и Мурнау имеют между собой много общего. Их сближает не только артистическое прошлое, но и то, что оба они в Америке сумели сохранить свою индивидуальность и остаться верными своему европейскому, быть может, даже специфически немецкому пониманию экрана.

Я не хочу сказать этими словами, что европейские артисты выше американских. Есть в Америке несколько совершенных «мэтров» экрана, с которыми вряд ли можно сравнить кого бы то ни было в Европе. Но попробуйте исключить эти пять-шесть имен, искусство которых, оставаясь американским, имеет значение интернациональное, и вы останетесь перед каким-то средним слоем американских артистов и режиссеров. Этот средний слой, правда, имеет в себе людей талантливых; но все картины, поставленные и разыгранные ими, уже не имеют всеобщего значения и носят на себе неизгладимую печать чисто американского искусства. До сих пор европейский артист за океаном, попадая в зубцы могучей и технически совершенной американской кинематографии, перерабатывался ею на свой лад и не в силах был остаться самим собой. Огромная заслуга Яннингса и Мурнау в том, что каждый из них (в особенности Яннингс) с честью вышел из этого трудного испытания. Яннингс в фильме «Парамонта» тот же, каким был в «УФЕ». Мурнау ставит фильму для «Фокс-Фильм», почти не изменяя приемам своей работы в Германии. Это показывает высокое качество каждого из них и свидетельствует о большой самостоятельной энергии европейского киноискусства. Разбирая порознь обе картины, о которых идет речь, я постараюсь попутно отметить, в чем именно каждая из них отличается от обычной американской фильмы среднего образца.

Последняя картина Яннингса напоминает фильму «Der letzte Mann», о которой я говорила выше. События и там и тут происходят в среде незаметных горожан. Трагедии этих серых людей показаны в условиях будничной жизни, но имеют общечеловеческое значение.

В новой фильме Яннингс играет роль банковского служащего, доброго и честного бюргера. Яннингс в этой картине как бы развивает и дополняет черты своего излюбленного героя. Трагедия униженного самолюбия обнищавшего швейцара становится более страшной трагедией невольного воровства и убийства, совершенных по роковому стечению обстоятельств честным и добрым кассиром Шиллингом.

Маленький буржуа становится в изображении Яннингса все более отчетливым и наподобие образов Чаплина и Фербанкса делается одним из самых живых и типичных героев экрана. В чем же особенность игры Яннингса? Чем последняя его картина выделяется из серии обычных американских фильм?

Больше, чем кто бы то ни было из артистов, играющих «нутром», Яннингс любит показывать медленное и органическое изживание страдания. Другой особенностью его игры является исключительная любовь ко всяческому правдоподобию. Многие могли бы поучиться у Яннингса бесстрашию, с каким он показывает самые будничные, самые мелкие детали обывательской жизни.

Очень хорошая американская артистка[364], изображая опустившуюся Катюшу Маслову, почему-то заламывает руки, как балерина. Этим жестом она, вероятно, хотела смягчить грубую правду своей роли. Яннингс ничего не смягчает. У него прорываются иногда нотки чересчур сентиментальные, но в целом и главном он очень правдив. Он старается ничем не прикрасить обыкновенную жизнь и умеет показать ее именно такой, какой она бывает для самых серых и маленьких людей.

Вся картина «Quand la chair succombe» держится на бытовых деталях. Блестящее начало фильмы посвящено самому подробному изображению будничной жизни Шиллинга и его семьи. Глава семьи пробуждается от сна, встает и в длинной ночной рубашке появляется перед зрителем. Некрасивый, толстый, босоногий Шиллинг благодушен и обаятелен. Он купает детей, делает с ними гимнастику, разнимает их, когда они дерутся, и вообще ведет себя так просто и так основательно, что образ типичного немца-бюргера запоминается зрителем надолго. Для полной убедительности этого образа Яннингс не жалеет подробностей, иногда грубоватых. Так, сцена с носовым платком, которым Шиллинг любуется, высморкавшись сначала, оставляет впечатление неприятное. В этой сцене и в некоторых других Яннингс чуть-чуть переигрывает. Но это легко прощается артисту за убедительность и простоту других моментов фильмы.

Бережливый Шиллинг, не докурив сигару, старательно гасит ее у дверей банка и аккуратно кладет в сигарницу, чтобы докурить после службы. Множество таких деталей знакомит зрителя с характером добродушного и честного героя фильмы.

Через полчаса после начала фильмы зритель чувствует, что уже лет двадцать знает Шиллинга.

Вместе с директором банка начинаешь верить в абсолютную честность кассира, и его падение ощущается как страшный удар судьбы. К концу фильмы место бытовых деталей заступают внутренние страдания Шиллинга. Яннингс изображает их с большим напряжением.

Его стихийное волнение увлекает даже в тех местах, где артист излишне сентиментален.