Киевские митрополиты между Русью и Ордой (вторая половина XIII в.) - [34]
1267 годом датируется первый из сохранившихся ханских ярлыков даруемых церкви. Ярлык от Менгу-Тимура о полном налоговом иммунитете[383] может служить подтверждением расположения ордынцев к церкви. Но как бы то ни было, уже сам факт существования этих ярлыков, достоверность которых доказана А.П. Григорьевым, предоставляет возможность рассматривать данные памятники в качестве свидетельства наличия не только паритетных, но и взаимовыгодных отношений между церковью и Ордой. Предоставление полного налогового иммунитета открывало церкви возможность ведения торговых дел/сделок необлагаемых ни княжескими, ни монгольскими налогами и сборами. Это несло церкви очевидные и несомненные выгоды[384].
Зафиксированные золотоордынцами дарения неоднократно трактовались[385]. И все же необходимо признать, что зафиксированные в ярлыках пожалования ничем не гарантировались. В итоге, в случае какой-либо конфликтной ситуации или бездеятельности духовенства церковные люди могли оказаться беззащитными и подвернуться насилию.
Церковь не имела над собой прямой даннической зависимости ни от монголов, ни от Золотой Орды. Однако ярлык угрожал, что любые притеснения православного духовенства карались смертью. В благодарность за неприкосновенность церкви духовные иерархи обязывались молиться за ханов и благодарить своих благодетелей за оказанную милость. Таково содержание упоминаемого ярлыка Менгу-Тимура (1267). Тем не менее, эта норма не всегда выполнялась, как не всегда сами представители Монгольской Империи или Золотой Орды следовали и законам Яссы. Примером этого служат организованные ордынцами «рати» 1281[386], 1282[387], 1293[388] гг. Поводом для них послужило утверждение ордынцами нового великого князя Андрея Александровича Городецкого. Походы были призваны обеспечить стабильный сбор выхода и одновременно напоминали русским элитам о существовании даннической зависимости. В результате предпринятых походов и сборов выяснилось, что искомое ордынцами «добро» нередко скрывалось и отыскивалось в церковных палатах вместе с их собственниками и одновременно должниками[389].
Сокрытие дани и виновных в отказе от ее уплаты вряд ли рассматривалось ордынцами как благопожелательное отношение. В результате можно предположить, что, ордынцы «не беспокоили» духовенство и притч только в тех случаях, когда считали такое «беспокойство» нецелесообразным. Тем не менее, сама церковь не представляла для Орды угрозу и, скорее всего, играла роль некоего политического инструмента, что обнаруживается на примере деятельности Сарайской епархии. На этом фоне неординарным выглядит послание митрополита Новгороду (1270).
В 1270 г. новгородцы отказались впустить в город нового князя, Ярослава Ярославича. Рассерженный князь пригрозил, что нашлет на город ордынскую рать и попросил Сарай поддержать свои права. Однако к счастью новгородцев в дело вмешался Василий Ярославич Костромской. Отправив своего посла Ратибора в Орду, он вступился за Новгород. Сообщая о результатах миссии, летописец многозначительно отметил: «царь же почти его зело, и рад бысть не послав рати»[390]. В результате, не дождавшись поддержки из Сарая, Ярослав Ярославич был вынужден просить о помощи митрополита, который не стал отказывать князю. В своем письме к горожанам митрополит Кирилл ручался за Ярослава и обещал новгородцам свою поддержку[391]. Просьба митрополита была удовлетворена. В итоге своим посланием к Новгороду первосвятитель поставил точку в разыгравшемся конфликте, грозившем Руси новым нашествием[392].
И все же каноническая власть киевского первоиерарха едва ли может оцениваться в качестве безусловной. Подтверждением этого служат обстоятельства созыва Владимирского собора 1274 г.[393] Созванный Кириллом собор обнаружил, что у части епископов административные права русского первоиерарха все еще вызывали некоторые сомнения[394]. На собор не явились южнорусские иерархи, а подвергнутый упрекам новгородский архиепископ так и не смирился перед своим первосвятителем. Сложившаяся ситуация привела к расстройству внутренней церковной дисциплины, самоуправству и злоупотреблениям в среде епископата. Ни Кириллу, ни его ближайшим преемникам так и не удалось обеспечить полный порядок внутри самой церковной иерархии и монашества. Более того, Кирилл не сумел оставить после себя преемника.
В 1281 г., по смерти первосвятителя[395], вновь встал вопрос о замещении митрополичьей кафедры. На этот раз византийская империя сама решила вопрос о новом главе русской церкви. Им стал грек Максим. Новый митрополит вполне успешно продолжил линию своего предшественника, направленную на укрепление прав первосвятительской кафедры и упрочение выстроенных Кириллом отношений с Ордой.
После официального вступления в управление киевской митрополией, святитель Кирилл нуждался в признании своих прав над всей территорией русской церкви. Решить возникшую довольно непростую задачу можно было, лишь заручившись чьей-либо помощью. Однако великий князь к этому времени сам находился под властью монголов. Более того, внутри самой великокняжеской семьи продолжали существовать противоречия. Тем не менее, в сложившихся условиях митрополит Кирилл не только сумел сохранить отношения со всеми представителями рода Рюриковичей, но и упрочил свои отношения с Ордой. Выбранные митрополитом формы церковного управления: поездки и хиротонии, — стали весомым инструментом в церковной политике того времени. Логическим результатом усилий киевского первосвятителя стал церковный собор 1273(4) года, хоть и обнаруживший слабые стороны деятельности митрополита, но немало способствовавший укреплению власти русских первосвятителей.
