Кегельбан - [2]

В повести «Лихорадка», запечатлевшей противоречивое развитие общественных настроений в Чехословакии в пору кризиса 1968 года, Йозеф Кот впервые в своем творчестве отчетливо конкретизирует не только время, но и место художественного действия. Речь идет о микрособытиях, происходящих в небольшой братиславской типографии, по цехам и коридорам которой начинает разгуливать прихотливый ветер «чехословацкой весны». Писатель прослеживает мотивы глубокого этического расслоения, захватившего весь коллектив. Былые моделирование и притчевость явно уступают место сатирической типизации. Сама жизнь на этот раз как бы «смоделировала» за писателя такую «крайнюю» ситуацию, в которой не на словах, а на деле люди должны проявить свою подлинную суть: одни открыто включаются в борьбу, другие же срочно приспосабливаются, набрасывают на себя новую, под стать меняющимся обстоятельствам, дежурную оболочку. В этой повести, иначе говоря, общественное зло персонифицируется, оно перестает быть анонимным, как бы рассеянным в воздухе, в результате точнее становится критическая направленность произведения, сильнее и действеннее разоблачительный пафос. При этом писатель не отказывается от исходных начал, органически присущих его дарованию: от изящной иронии, склонности к парадоксу, от острого неприятия всего фальшивого, поддельного, но замаскированного под настоящее — в общественной и частной жизни.

Впервые у Кота отрицательным явлениям противопоставлен не только абстрактно-позитивный идеал писателя, но и сделана попытка его конкретизации, воплощения в достоверные художественные образы. В повести это и старый коммунист — директор типографии, и рабочие наборного цеха, и, наконец, сам рассказчик, Павол Самель, постепенно, путем проб и ошибок приходящий к осознанию своей позиции в конкретных условиях развернувшейся идеологической, по существу, борьбы.

В следующей книге — «День рождения» — писатель остается верен главной направленности своего творчества: раскрытию внутреннего несоответствия между оболочкой явления и его содержанием. Но пожалуй, именно здесь ему удается полнее показать скрытую логику накопления внутренних причин такого противоречия. Вся повесть — не что иное, как развернутый ретроспективный самоанализ доцента Томаша Главены, в день пятидесятилетия вдруг задумавшегося о смысле собственной жизни. На этой давно откладываемой и наконец-то состоявшейся очной ставке со своей совестью Главена не щадит себя; из глубин памяти один за другим всплывают фрагменты минувших лет, постепенно укладывающиеся в цепочку мелких компромиссов и полуотступлений от подлинных принципов социалистической морали. Главену не упрекнешь в прямом мошенничестве, оголтелом карьеризме или тайном неприятии социалистического устройства общества. Внешне все как будто благопристойно. Да и автор при всей ироничности интонации далек от однозначного осуждения своего героя. В далекой молодости и он в синей комсомольской блузе с искренним энтузиазмом трудился на молодежной стройке, но однажды, в ситуации выбора, испугавшись прямой ответственности за порученное дело, предпочел не рисковать, постепенно уклонился от главного течения жизни — и вот из активного участника событий превратился в стороннего наблюдателя. Респектабельный доцент на поверку оказывается пустоцветом, прихлебателем, иждивенцем общества: высокооплачиваемая, не слишком утомительная работа, уютная квартира, необременительные знакомые, удобная жена. Но — ни друзей, ни серьезных профессиональных интересов, ни общественных забот: «Тихая жизнь. Томаш вдруг почувствовал горечь во рту при мысли, что фактически сам сделал выбор в пользу пожизненного приюта для умалишенных, в пользу «обеспеченного будущего». Мог ли он раньше представить себе, что однажды начнет рассуждать в категориях комфорта и покойного благополучия, что добровольно откажется от борьбы и исканий?»

О повести «День рождения» необходимо было сказать подробнее, поскольку она в некотором смысле вводит нас и в проблематику «Кегельбана». Йозеф Кот продолжает этическое исследование современника, сосредоточив теперь внимание на принципиально ином варианте развития личности. Главный герой новой повести, работник промышленной инспекции, в отличие от доцента Главены, не поддается искусу заемного комфорта: приспособленчество претит натуре Яна Морьяка, он предпочитает мнимому благополучию честное служение долгу.

Писатель и на этот раз остается верен излюбленному приему рациональной метафорики: павильон для игры в кегли, давший название книге, — это не что иное, как символ вполне определенной житейской практики, где все происходит по заранее согласованным правилам игры. Одни бросают в этой игре шары, другие падают, словно кегли, и немедленно — по уговору — заменяются новыми. Здесь кипят свои страсти, идет непрерывная борьба за право заполучить в руки свой шар, обыграть, «объегорить» партнера. Это вполне допускается правилами. Недопустимо другое: вообще отказаться от участия в игре, поставив под сомнение само ее существование…

В таком ключе и развиваются события в повести. Ян Морьяк, приехавший из Братиславы в провинциальный районный центр, столкнулся во время ревизии местной мебельной фабрики с фактом беззастенчивых приписок, очковтирательства, заведомого обмана государства. В своей многотрудной профессии ревизора ему и раньше приходилось встречаться с зарвавшимися дельцами, твердо уверовавшими в свою безнаказанность, но на этот раз случай выдался особенно неприятным. Дело в том, что директором фабрики оказался его бывший сокурсник Михал Арендарчик. За пятнадцать лет, что прошли после окончания института, Арендарчик преуспел в освоении правил той особой игры, согласно которой карьера делается всеми доступными средствами, а личный престиж завоевывается благодеяниями за счет государства: «Все вы требовали от меня выполнения плана, — убеждал он чудака-однокашника в собственной правоте, — достижения рекордных результатов. И мне приходилось мобилизовывать людей, которым я предлагал вознаграждение, не предусмотренное никакими инструкциями и правилами». Арендарчик устраивал всех: и районное начальство, и Главное управление, и фабричных рабочих, которым тоже доставалась своя толика от премий, получаемых фабрикой за липовые победы в соцсоревновании. «У каждого общества свои правила», — разглагольствовал Арендарчик, он был действительно убежден в том, что двойная мораль чуть ли не органически присуща социализму.