Каторжный завод - [39]

— Кто они? — совершенно ледяным тоном спросил Савицкий.

— Тирст! Я сразу понял, что не без его ведома. И доверенный купца Лазебникова. Он мне пятьсот рублей серебром предлагал!..

— Чем доказать можете?

— Словом офицера!

— И настоящее утвержденпе столь же справедливо, как и рапорт ваш о непричастности мастерового Часовитина к порче печи?

— Я поручился вам словом офицера!

— Дивлюсь бесстыдству вашему, подпоручик! — сказал Савицкий с нескрываемым презрением, и подпоручик почувствовал, что в негодовании своем Савицкий совершенно искренен, и понял, что, кроме рапорта о любовных похождениях, Тирст подготовил ему еще какую‑то пилюлю.

— Мне стыдно за вашу молодость! Чего ждать от вас отечеству?.. Мне крайне неприятен этот разговор, но полагаю его своим долгом. Хочу верить, что горький сей урок пойдет вам на пользу.

Савицкий достал из ящика стола рапорт подпоручика о преждевременной смерти Часовитпна, острожную ведомость, которую Дубравин сразу узнал по темному чернильному пятну на обложке, и еще какую‑то толстую книгу.

— Вы донесли рапортом, —начал Савицкий подчеркнуто бесстрастным тоном, хотя брезгливая складка в углах губ выдавала истинное его настроение, — что мастеровой Роман Часовитин повесился в заводском остроге «Мая пятого дня», после наказания плетьми «за злоумышленную порчу печи». Так?

— Совершенно верно, — подтвердил подпоручик, начиная догадываться, в чем дело.

— Далее вы сообщаете, что согласно записи в главной заводской книге авария печи произошла «Мая десятого дня», то есть через пять дней после смерти Часовитпна, коему сия порча печп вменена в вину. Так? Дату смерти Часовитпна вы указываете, ссылаясь на запись в острожной ведомости. Так?

Подпоручик кивнул молча, сцепив зубы. Савицкий заметил его волнение.

— Благоволите заглянуть в острожную ведомость. Вот она! — Савицкий раскрыл книгу на странице, отмеченной закладкой.

Против записи о смерти ссыльно–каторжного Романа Часовитнна стояла дата: «Мая пятнадцатого дня».

— Подлог! — Подпоручик вскочил и в ярости хватил кулаком по злополучной ведомости. — Гнусный подлог! Часовитин умер пятого числа! Я же не слеп был!

Савицкий, казалось, оставил без внимания азарт подпоручика.

— Любопытно знать, как объясните вы это? По моей просьбе консистория представила копию всех записей в церковной книге Николаевского прихода за первую половину пыпе текущего года. Прошу заглянуть! — И, найдя нужную страницу, Савицкий показал подпоручику запись о погребении «Мая семнадцатого дня» наложившего на себя руки Романа Часовитнна.

— Не решитесь ли вы утверждать, что в мае месяце в Николаевском заводе свирепствовал повальный мор и покойников не успевали хоронить? И тело Романа Часовитина ожидало погребения двенадцать дней? Вряд ли можно было сохранить его от тления, разве что бальзамировали сего каторжника, как египетского фараопа!

Подпоручик устало опустился на стул и подпер кулаком поникшую голову. Но быстро взял себя в руки и, встав но форме, сказал твердо:

— Записи свидетельствуют против меня, господин Савицкий. Но я не отступаюсь от сказанного мною. И, если позволено будет мне возвратиться на Николаевский завод, докажу, что все действия управляющего оным титулярного советника Тирста обращены не к интересу казны, а лишь к интересам господина Лазебникова. Прошу доложить мою просьбу его высокопревосходительству.

Савицкий ответил строго официально:

— Его высокопревосходительство находится в Амурском крае. Просьбу вашу доложу Председательствующему в Совете генерал–лейтенанту Венцелю. Доложу и свое мнение: не принимать во внимание вашей просьбы.

— Буду искать правды у главного горного ревизора! — воскликнул подпоручик и с тем удалился.

2

Подпоручик знал, что управляющий Горным отделением Савицкий был известен своей неподкупной честностью и благодаря этому пользовался в пределах подведомственных ему вопросов почти неограниченным влиянием на генерал–губернатора. И хотя генерал–адъютант Корсаков пребывал в отсутствии, было более чем вероятно, что заметавший его в Совете генерал–лейтенант Венцель также несомненно посчитается с мнением генерал–губернаторского любимца.

Удивляло другое: как Савицкий, отличавшийся пе только честностью, но и проницательностью, не разглядел всей закулисной возни вокруг вопроса о продаже Николаевского завода.

Подпоручик догадывался, что отвергнутые им в Николаевском заводе лазебниковские деньги нашли здесь в Иркутске готовые карманы в мундирах чиновников Горного отделения. Конечно, это обошлось Лазебникову подороже, но ясно было, что Ярыгин не жалел денег своего доверителя. И не удивительно: отдавались сотни рублей, а возвратиться в кассу Лазебникова должны были сотни тысяч, а может быть, и миллионы.

И если подпоручик мог поручиться за честность Савицкого, то столь же уверен он был, что многие из его помощников основательно ознакомились с запахом лазебниковских кредиток.

Не знал подпоручик другого, что отозван он был из Николаевского завода не по совету и настоянию кого‑либо из подкупленных помощников Савицкого, а по личному указанию его высокопревосходительства.

Незадолго до отъезда на Амур генерал–губернатор виделся с архиепископом Иннокентием.