ГРЕМЯЩИЙ ПОРОГ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
— Подождите, — сказала Наташа, — не могу я… дальше идти… — Она опустилась на тропу, привалилась на бок, сминая высокие стебли иван-чая, и съежилась, подтянув колени к самому подбородку.
Аркадий испуганно смотрел на искаженное болью лицо Наташи.
— Понесем ее, — сказала Люба Броднева. — Чего уставился? Не может она идти.
Люба склонилась над подругой, бережно приподняла голову Наташи, заправила под косынку свисавшую на глаза прядку светлых волнистых волос.
— Я сама, — сказала Наташа и с усилием поднялась на колени.
— Не упрямься, — сказала Люба. — Поднимай ее! — прикрикнула она на Аркадия.
Они взяли Наташу на руки и понесли по тропе, полого вздымавшейся по распадку.
Идти с ношей в гору было трудно, особенно Любе: она была намного ниже Аркадия. Пока дошли до медпункта, несколько раз останавливались перевести дух. Домик, срубленный из свежераспиленного, не успевшего еще потемнеть бруса, приютился на крохотной полянке между высокими соснами, смыкавшими свои кроны над тесовой кровлей. Глядевшие в распадок окна были открыты настежь. В верхних створках окон плавилось горячее летнее солнце.
Наташу усадили на широкую ступеньку крыльца. Аркадий заглянул в раскрытое окно и крикнул:
— Принимайте больную!
Сестра вышла на крыльцо с книжкой в руках. Поглядела на сжавшуюся в комочек Наташу и сказала:
— Нет у меня места.
Потом положила раскрытую книгу корешком вверх на подоконник и спросила: — Что у нее?
— Она… оступилась, — растерянно сказал Аркадий.
Сестра подошла к Наташе, присела на корточки и привычными, заученными движениями ощупала колени и ступни ее ног.
— Не там смотришь! — не выдержала Люба. — Надорвалась она. Бревно несла.
Сестра поглядела снизу вверх в сузившиеся глаза Любы.
— Тогда надо ее в больницу.
— Не дойдет же она! Не видишь разве? — возмутилась Люба. — А ты чего пристыл? — прикрикнула она на Аркадия. — Беги за бригадиром!
Но Федор Васильевич уже торопливо поднимался по распадку, размашисто перешагивая через поваленные, отливающие медью стволы и ржавые от усохшей хвои кучки хвороста.
— Что же вы ее здесь посадили? — спросил он строго, кивнув в сторону Наташи.
— Говорит, некуда, — ответила Люба.
Не останавливаясь, Федор Васильевич прошел в медпункт. Сестра вошла за ним. Аркадий вытянул шею, прислушиваясь.
— На койке кто? — резко спросил Федор Васильевич.
— Из первой бригады, ногу порубил, — ответила сестра.
Федор Васильевич так же быстро спустился с крыльца, легко и вместе с тем осторожно поднял Наташу на руки и понес в медпункт. Наташа не успела или не смогла сказать ни слова и только посмотрела на него грустно и растерянно. Люба хотела крикнуть ей вслед что-то ободряющее, но, перехватив этот взгляд, промолчала.
— Федор Васильевич, да что же вы, право?.. — протяжно, плачущим голосом запротестовала сестра. — Нельзя же в перевязочную. Вдруг порубится кто или еще что случится…
— Уже случилось! — оборвал сестру Федор Васильевич. — Дай ей чего-нибудь. Видишь, ее всю стянуло от боли.
Люба вздрогнула и так сердито посмотрела на Аркадия, что тот сжался под ее взглядом.
Федор Васильевич остановился на крыльце, отер кепкой пот с лица и устало опустился на ступени. Сказал Любе с укором:
— Что же вы, девчата, самовольничаете? Сто раз говорил вам, не хватайтесь за бревна. Ваше дело — сучья убирать.
Люба потупилась.
— Чем вам это бревно помешало?
— …Это я… это я виноват, — решился, наконец, Аркадий. — Я хотел костер развести… на этом месте… чтобы ближе сучья подносить…
Федор Васильевич как будто только заметил его.
— Заботу проявил? — жестко переспросил он. — Толкнул донку под комель, а сам выпрягся!
— Я… споткнулся.
— С этих пор начнешь, всю жизнь спотыкаться будешь.
Откровенное презрение бригадира словно подхлестнуло Аркадия.
— Вы больше моего виноваты! Это не женский труд!
— Верно говоришь, не женский. Только чей же, если такие лбы от работы прячутся?
— Вы мне нотации не читайте! Я…
— Мне с тобой и говорить тошно. Пусть тебе нотации читает Кузьма Сергеевич. Скажи ему, что я тебя из бригады выгнал.
Аркадий опешил. Он собирался козырнуть именем отца. Теперь сказать ему было нечего.
Но Федор Васильевич уже и не смотрел на него.
— Люба, беги на участок, — сказал он. — Забирай первую машину — и сюда. Я тут обожду. И скажи, чтобы позвонили в больницу.
Представитель главка в продолжение всего разговора расхаживал по кабинету из угла в угол. Это раздражало Набатова. Было в этой манере Круглова что-то начальственно-покровительственное, даже пренебрежительное. Во всяком случае, несовместимое с серьезным разговором, который они вели.
— Мне, дорогой Кузьма Сергеевич, понятны ваши патриотические, так сказать, чувства. Увлеченность своим делом всегда похвальна. И я могу вас понять.— Круглое остановился у открытого окна и картинным жестом простер руку.— Дикое величие природы! Потрясающая воображение мощь этой великолепной реки! Противоборство человека и стихии!.. Должен признаться, дорогой Кузьма Сергеевич, в душе я тоже романтик…
«Чиновник ты, а не романтик»,— подумал Набатов и, словно опасаясь, как бы не сказать лишнего, крепко сцепил зубы, так что крупные желваки обозначились на его широком скуластом лице.
![Камешки на ладони [журнал «Наш современник», 1990, № 6]](/storage/book-covers/a8/a894e9dfa835c638eeb9ba7e592b34226a6720c4.jpg)