Карты и сновидения - [15]

— Да, — голос сел, слова говорились с трудом, а нужно было легко, чтоб мать не поняла, как сложно вести беседу, и как Ирке важно узнать, — горло, мороженое. Меня просили просто. Передать. Привет.

— Иришка просила? — с холодком догадалась женщина, — если да, то и ей. До свидания.

— Нет! Товарищ его. Просто. Я случайно встретила. Сережа. Ив… Иванов. Спрашивал, куда уехал, ну в смысле, куда документы.

— А, так на факультет менеджмента туризма. Я волновалась, но его взяли, такая радость. Мы с папой волновались, — она быстро оглянулась внутрь квартиры. За ее спиной замаячила мужская голова, кивнула, исчезая.

— Да. Спасибо. Я пойду.

— И Сереже привет, — прокричал вдогонку женский голос.

Совершенно усталая, она ехала домой, мельком думая о том, что нужно помириться с мамой и отцом, не хотели отпускать, и вообще, когда узнали, что забрала документы, был скандал, конечно же. А теперь нужно срочно ехать в Ялту, придумать что-то, почему быстро, лучше прямо завтра…

— Папа в больнице, — сказала плачущая мама с порога, повернулась и ушла в кухню, загремела там банками.

— Инсульт. Забрала скорая, ночью. Я к нему сейчас, а ты побудь.

— Я с тобой.

— Побудь. Дима приедет. Ключа у него нет.

Она ушла в комнату, так же не глядя на Ирку, а та потерянно сидела на табуретке, привалив к ноге надоевший тяжелый рюкзак. Невозможно было думать о том, что кричали друг на друга, с отцом, и потом Ирка хлопнула дверями. Уехала. А теперь…

Потом были три недели сплошного горя, которое все чернело, усиливаясь, будто капало в душу растаявшим черным мороженым, растекалось жирными каплями, не отмоешь, не вычистишь из памяти. И все время, пока Ирка варила кашу, наливая ее в банку, пока сидела в палате, наклоняясь к чужому, искаженному судорогой лицу, пока гладила маму по голове в ночной кухне, а в комнатах почему-то тихонько ходили соседки, временами появляясь, спрашивали что-то, приходилось отвечать. Пока сидела с братом Димой во дворе на скамейке, уже после поминок, курила, неумело затягиваясь, и слушала его рассказы, об отце, еще когда ее не было, а Димка был мелким вредным пацанчиком… пока все это капало и капало, меняя все внутри, слышала папин голос, неясный, трудный, глотая и комкая слова, говорил, несколько раз сказал, а она нагибалась, чтоб не упустить слов.

— О-ля. — говорил он, — Ири-ш-ка. Как же. Вы. Без меня.

И это сказанное, казалось ей, медленно убивает ее тоже. Лежал там, в неуютной палате среди участливо-равнодушных, привычных к горю сестер и врачей, не мог повернуть голову, поднять руку. И волновался. Как они будут без него. Жить.

Дима уехал быстро, у него рейс, и жена беременная, а очень далеко, где-то совсем на севере. Ирка осталась с мамой одна.

Любовь к Артуру не прошла и не отступила. Наоборот. Как же он был ей нужен сейчас. Казалось, все перенесет, если обнимет, молча прижмется лицом к его груди, где мерно стучит сердце. Не надо, чтоб утешал, не надо рассказывать ему горькое. Просто пусть бы рядом, чтоб его запах и его кожа, пальцы и голос.

К родителям идти снова было никак нельзя, после того, первого визита с приветами от непонятного Сережи. Но она пошла, после сорока дней и поминального похода на кладбище.

Двери открыл отец, и оказался совсем не таким, как сын, который в маму. Высокий да, но русоволосый и полноватый, с аккуратно подстриженной бородкой и светлыми глазами. На Иркино «здрасти» кивнул и, не слушая дальше, прокричал в комнаты:

— Надюша, выйди, тут кажется, снова.

Уточнил, потирая бородку толстыми пальцами:

— Вы ведь к Артуру, барышня?

Ирка тяжело покраснела, переступая с ноги на ногу. Мама Надюша отодвинула толстого мужа и вышла на площадку.

— Нет, ну это переходит всякие границы! Вы там уже договоритесь как-то. Одна бы зашла, и другим пересказала. Его нет, и он не приедет. И каникул у него не будет. В армии, деточка, каникул не бывает. И где служит, не сообщил, видимо, на секретном объекте.

— Кто договорились? — переспросила сбитая с толку Ирка, — как в армии? — внутри все наполнилось темным ужасом, безысходным таким, — армия? А Ялта? Менеджмент?

Женщина молчала, разглядывая Ирку, и та поняла вдруг, она не узнала ее. Не поняла, что полтора месяца назад разговаривали, и никаких приветов не помнит. Перепутала. С кем-то еще.

— До свидания.

Бежала по лестнице, не понимая, хочет ли, чтоб мать Артура окликнула ее. И ждала оклика. Но сверху с треском хлопнула дверь.

Ехать теперь было некуда. Да и нельзя. Мама болела, не так, чтоб сильно, но разве бросишь одну, если полчаса стоит перед плитой, равнодушно глядя, как выкипает в ковшике вода, шипя об раскаленные стенки. Или сидит на диване перед телевизором, окружив себя разбросанным хламом. На уговоры Ирки послушно вставала и шла в постель, выпивала валерьянку в чашке. А вещи так и оставались лежать, если Ирка не приберет.

Только теперь Ирка поняла, как много в квартире, в их нехитром, казалось бы, хозяйстве, держалось на незаметной ежеминутной маминой заботе. И стоило ей остановиться, как вещи приходили в движение, выползая из ящиков и шкафов, заполоняли столы, полки и тумбочки. Или двигаюсь я, горько усмехалась Ирка, проходя и распихивая все по местам — отцовы рубашки, свои летние платья, пакет с колготками, свернутые в трубку газеты, яблоко с надкусанным боком, грязные чайные чашки, кухонную салфетку, засыпанную сахаром, кастрюльку с остатками каши — или двигаются они, побеждают нас.