Картина ожидания - [4]

- Как уныла, черно-бело-однообразна зимняя толпа. И только женские лица оживляют ее, словно розовые цветы болиголова. Не правда ли?

Над ухом Майи словно сквозняк просвистел. Она повернула голову, чтобы возразить: болиголов цветет белым, но тут Змей стиснул ее в объятиях и ужалил в рот. И сразу стемнело - ведь страсть всегда рыщет впотьмах.

Отравленная, Майя упала бы, но он держал ее не только руками, он окольцевал ее всем телом. Она задыхалась, но губы онемели от укусов Змея и не давали прорваться стонам. Она сама себе показалась змейкой, которая линяет, потому что одежда сползла с нее, как узорчатая кожа, и тело стало гибким, бескостным, их языки свились, будто разогретые жаром ртов змеи, и ноги, и руки, и тела переплелись, и Майя перестала дышать…

Наконец она почувствовала свободу и смогла вздохнуть омертвелой грудью. Змей уже стоял у двери, косясь на Майю золотистым глазом.

- Слышу, пришла твоя соседка. Надо оправдать вызов. А тебя я еще найду. - Он провел рукой по косяку и выскользнул из комнаты.

- Почему ты не дала мне спасти ее?

- Во-первых, я не сразу увидела железную булавку в косяке. А потом - от чего спасти?

- От этого ужаса.

- Это не ужас. Это жизнь. Иначе Майя умерла бы с тоски.

- Зачем тогда я?

- Ты еще скажешь свое слово. И очень скоро.

***

Майя сидела на полу, прижавшись спиной к батарее отопления. Подкрался с улицы Поземщик, обнял ее колени, приник очами к очам, велел: «Стынь!» Она покорно застывала, и с этим холодом не справиться было отопительной гармошке.

Сколько сидит Майя вот так, на полу? Заря не мигая смотрит в окно, но скоро солнце снова уйдет из города, да жаль, что не навсегда, а только на ночь. Уйти бы вслед за солнцем и луной! Холодно, холодно. А когда-то она засыпала, и Любимый убаюкивал ее, еле слышно целуя в голову. И не было тогда рядом, конечно, Поземщика, весь мир грел ее. Слово «тепло» было равнозначно слову «любовь».

Но что это? Отопления прибавили, что ли? Волны приятного жара поплыли по телу. Отпрянул от коленей Поземщик, испарился из комнаты. Можно расправить окоченевшее тело, открыть глаза.

Все ласково и тепло кругом, но кто сделал это? В комнате пусто, темно… Нет, не темно. Льется с подоконника серебристо-сиреневый свет. А, цветок!…

- Ты снова раскрылся, цветок? Ну что же, сияй, если не умеешь ничего другого. Но… где же было твое сияние, бездушное и бездумное создание? Тебя дали мне на утешение, на спасение моей охолодавшей души, но вспомни, как ты утешило меня? И глаз своих сиреневых ты не открыло, чтобы увидеть этот кошмар!

- Я видела. Глаза - они не все увидеть могут. Я видела - иначе, может быть, но ничего не скрылось от меня.

- Ох, видела она! Да чтоб тебе иссохнуть! Чтоб вверх корнями прорасти тебе, вонзивши венчик в землю!… О боже, как я говорю! Прямо шекспировская героиня. Да и цветок… Чревовещатель!

- Не обижай цветы убожеством подобных мыслей. Одумайся, взгляни: не зря мороз, волшебный живописец, рисует на стекле не очи жаркие людей, не лики скорбные животных, а мир цветов, диковинных, магических растений. Ну и звезды, ведь без звезд нельзя. Что? Призадумайся!

- Мороз рисует нам на стеклах мир растений, потому что… Ох, привязался этот слог! Да, так вот: что мы хотим увидеть, глядя на морозное стекло, то и видим.

- Быть может, это так. Но значит, что хотите видеть вы одни растения - цветы и травы?

На это ответить было нечего. Да и что мог ответить бедный, свернувшийся в клубочек от одиночества разум Майи? Хотелось только слушать и слушать этот голос. Голос? Слова? В них, казалось, поют все ветры мира, а разве ветры поют словами?

- Кто ты? - спросила Майя.

Молчание.

- Не умолкай, не оставляй меня! - Она подошла к окну.

Играли звезды в середине цветка, будто пылинки в солнечном луче, складываясь в неведомые созвездия, и снова распадались, взрываясь, превращаясь в смешение лиц, городов, крыльев, полей…

- Вселенная - в горшке цветочном?! Вот так диво!

- Нет, человек стоит лицом к лицу с собой - вот в чем диво.

Это было именно так. Майе казалось, что ее душа имеет лицо и смотрит на нее же.

- Как тебя зовут, цветок?

- Что имя? Людям надо непременно заклеймить названием явление, будто это вещь, что им принадлежит от века. Все, что существует, носит ваши клейма. Не проще ль ощущать и сострадать, не называя слова?

- Да. Но ты - цветок. Вселенная. Ты вихрь метелей междузвездных. И вновь цветок. Не человек. Страдание неведомо тебе.

- Ох, ваши истины смешны - и так верны порою! Кто не живет, лишь тот и не страдает. Кто не страдал - тот не изведал жизни.

- Страдала - ты? Ты - женщина… цветка, звезды? Цветунья?

- Цвет… как меня ты называешь?

- Цветунья? Нет. Цветида? Нет… Цветица!

- Ты только что усмехалась над страстью людей всему давать названия. А теперь и у тебя есть имя. Ты не протестуешь?

- Но ведь так хотелось Майе.

- Ты будешь покорна всем ее желаниям?

- Что тебя волнует?

- Не будем забегать вперед.

***

В саду облаков и звезд цвела планета. Люди ее и растения пели одну общую, ладную песнь до той поры, пока людям не показалось, что голос растений слишком звонок и вообще - они занимают чересчур много места. Люди попросили соседей потесниться. Странна была эта просьба. Ведь украсить землю цветами - все равно, что украсить ее любовью. Но как не ответить добром на добро? Погоревали цветы, посовещались со звездами - цветы и звезды прекрасно понимают друг друга, ведь они вечно глядят друг другу в очи, - и отправили многих детей своих в дальние дали, на попечение знакомых звезд. А на самой планете новых растений, молодых и сильных, оставалось все меньше. Однако они по-прежнему нежно обращали свои взоры к людям.