Карьеристы - [79]

Домантаса этот вопрос застал врасплох, просто огорошил. Он даже весь сжался, согнулся, уставился, часто моргая, в пол.

— Ну чего молчишь? Любишь или нет? Говори! — приказал Юргис.

— Пожалуйста, не спрашивай меня об этом, — выдавил наконец Викторас.

— Любишь или нет? — Крауялис грохнул кулаком по столу.

— Ах, так! — взвился вдруг Викторас и, пылающий, гордо вскинув голову, встал перед гостем.

Крауялис подскочил к нему.

— Не сердись! Выслушай меня, — заторопился он. — Я не собираюсь ссориться с тобой… Твоя жена умерла… Если бы не я, вы могли бы обвенчаться с Юлией. Вот я и спрашиваю, ответь мне, ради бога: любишь ты ее или нет? Иначе…

— Ну что ты городишь! — оборвал его Домантас, чувствуя, как волосы на голове встают дыбом от ужаса.

— Знаю, что говорю! Не заставляй меня скандалить.

— Хватит, прекрати! Не мучай меня!

— Эгоист! Господи, какой эгоист! — с болью душевной и чуть не плача проговорил Крауялис, не сводя с Виктораса горящих глаз. — Я ничтожество, а ты эгоист! Не можешь откровенно сказать… Завидуешь? Завидуешь тому, что у меня еще осталось?..

— Ничему я не завидую!

— Этого ты и сам не знаешь. Не тому ты завидуешь, что она мне жена, нет, завидуешь тому, что она может еще вернуть мне человеческий облик…

— Ты сегодня слишком странный… — решил Домантас прервать тяжкое объяснение. Но в растерянности добавил: — Если уж тебе так важно знать, скажу: было время, когда я любил Юлию.

— А сейчас?

— Сейчас — нет.

— Лжешь! Это твоя «порядочность», принципы твои дурацкие не позволяют правду сказать. Разве ты ее ненавидишь?

— Ненавижу Юлию? С какой стати?

— Значит, любишь. Подавил свою любовь, загнал ее куда-то вглубь, а все-таки любишь! И не отрицай! Каждый мужчина думает о какой-то женщине. И не пытайся обмануть меня. Другой женщины у тебя нет, — настойчиво внушал ему Крауялис.

— Ты что, не понимаешь меня?

— Сам ты себя не понимаешь! Если кто и может еще спасти тебя, так это Юлия, ибо она бесконечно любит тебя. Ну куда ты от нее денешься? Как без нее будешь? — горячо и задушевно говорил Юргис, поглаживая плечо Домантаса. — Я — отрезанный ломоть. На мне уже поставлен крест, а тебя она еще может спасти. Слушай, что я говорю, братец ты мой, слушай… Ты был человеком и снова можешь им стать… А я уже похоронен.

— Что ты задумал? — спросил вконец перепуганный Домантас.

— Этого ты не должен знать!

— Предупреждаю тебя, если…

— Замолчи! Не надо громких слов. Прощай! — И Крауялис, даже не подав Викторасу руки, шагнул к дверям. Потом вдруг остановился, будто заколебавшись, повернул обратно, быстро подошел к нему, сжал руку и бессвязно забормотал: — Я от тебя ничего не требую… Только я правду сказал. И знаю, если меня будут судить, один ты не осудишь. Ты один всегда будешь верить, что и я был человеком. Будь счастлив! — И, резко повернувшись, чуть не бегом выскочил за дверь. Дверь захлопнулась.

Ошеломленный Домантас остался стоять посреди комнаты.

XII

Курьер министерства принес два письма, вручил одно Керутису и сунул ему разносную книгу. Керутис расписался в получении и, словно предчувствуя худое, беспокойно вскрыл конверт. Тем временем курьер двинулся к Домантасу и положил конверт и книгу на его стол. Викторас тоже расписался. Курьер вышел.

Пробежав письмо, Керутис вдруг выпрямился, провел кончиком языка по внезапно пересохшим губам, уголки его рта резко опустились. Потом маленький чиновник снова согнулся, словно упал на стол, и, покраснев, долго рассматривал письмо. Наконец хрипло осведомился:

— А тебе что пишут, господин Домантас?

— Я еще не видел, — не отрывая глаз от раскрытого дела, ответил Викторас.

— Читай, друг. Тут что-то скверное.

Домантас вскрыл фирменный конверт.

«…с первого числа за противогосударственную деятельность уволить со службы…»

Он отнесся к этому сообщению спокойнее своего коллеги. Только пробормотал:

— Ничего другого от них и ожидать было нельзя…

— Переводят? — нервно спросил Керутис.

— Нет, увольняют со службы.

— Увольняют? Не может быть!

— Тут именно так написано.

— За что?

— Пишут: за противогосударственную деятельность.

— О господи!

— Что поделаешь… А вас?

— Переводят в другой отдел с понижением на две категории.

Банюлите сочувственно прислушивалась к их разговору, и на ее лице все больше и больше отражался тоскливый страх.

— Что же с вами теперь будет, господин Домантас? Да еще такое обвинение: за противогосударственную деятельность… Как же теперь? Вы же нигде места не получите, — запричитала она.

— Уверен — это дело рук нашего жулика, — кивнул Керутис на дверь.

— Вы были неосторожны, господин Домантас, — продолжала девушка. — Буткус, я его тоже знаю, и меня хотел куда-то вовлечь. Да я не дура, знаю, что лучше никуда не совать носа. Разве сообразишь, кому это может не понравиться? Лучше уж сиди дома, ни во что не лезь и не думай ни о чем…

— Уверяю вас, барышня, — вмешался Керутис, — никакой деятельностью, направленной против государства, тут и не пахнет! Тут задели одного паразита, простите, не подберу другого слова… Присосался, понимаешь, к государственной мошне и сосет… А мы должны бороться с такими типами. Все обязаны бороться против них, даже вы, милая барышня!