Карьеристы - [77]

— Что мы можем сделать? Стену лбом не прошибешь… Лучше уж не вмешиваться.

— Знаете, милый мой друг, вы же сами себе зло творите! — Голос Юлии зазвучал еще наставительнее.

— Чем же это я делаю себе зло?

— Желая спрятаться от жизни. Может быть, вы думаете иначе?

— Никуда я от жизни не прячусь, — раздумчиво произнес Домантас. — Да и не спрячешься от нее, не убежишь, хоть и было бы у тебя такое желание. Но и слишком близко принимать к сердцу чужое безрассудство — увольте! Я достаточно шишек на этом поприще набил… И самое главное — никому мое сострадание не поможет… Так о чем же толковать?

Юлия посмотрела на него долгим взглядом и не ответила.

Они медленно поднимались в гору по извилистой дорожке парка Витаутаса. Склоны горы залиты буйной весенней зеленью. Внизу пестреют красные черепичные и серые железные крыши, а за ними, на том берегу реки, вновь поднимаются зеленые кручи.

— Присядем, — предложила Крауялене, переводя дух и указывая на уютно расположенную под деревьями скамейку. — Отдохнем. Гляньте, какой отсюда вид!

Они сели.

— А Неман-то как сверкает… Красиво, а?

— Красиво.

— Тут нам деревья солнце заслоняют; кажется, что вечереет уже, а там… Там такая яркость!

— Действительно.

— Мне недавно странный сон привиделся… Уж и не знаю, рассказать ли вам… — Тон ее снова стал робким и нерешительным.

— Почему? Мне будет интересно.

— Так ведь сон этот вас касается.

— Тем важнее мне о нем знать, — улыбнулся Домантас.

— Иногда такое увидишь, что словами и выразить невозможно, — смущенно отвела глаза Юлия. — Во сне все четко, даже логично и производит порой огромное впечатление. Потом очнешься — и не сообразишь, что к чему… Снилось мне, значит, будто иду я по какому-то полю. А поле все в яминах, выбоинах, вокруг дым и мгла — дышать трудно. И вдруг навстречу — вы. Лицо белое как бумага. И вроде говорите вы мне: «Прощайте, больше я жить не буду, не желаю мучиться». — «Как можно говорить такое! — отвечаю. — Не смейте думать о смерти!» — прошу, молю вас, а вы снова: «Посмотрите, какие руки у меня, какие ноги». Глянула и перепугалась: руки-ноги у вас деревянные!.. Вот какой странный сон… «Стоит ли жить такому калеке? Зачем?» Это вы мне говорите. А я уж и не знаю, что делать, — плачу, умоляю вас, уговариваю… «Стоит, — кричу, — хоть ради того, чтобы солнечное тепло чувствовать! Ради самого малюсенького солнечного лучика и то стоит жить!» И вижу, как сквозь окружающую нас мглу пробивается слабый свет… Взяла я вас за руки и повела за собой. Только поле уже ровное, без ям, без колдобин, а дорога все время вверх, в гору ведет. И все круче, круче… И так мне все странно, так неясно. Но вот мы уже и на самую вершину горы взошли — стало светло, синё, воздух свежий, теплый… А небо?! Голубое, ясное. И вы вдруг совсем здоровы — руки-ноги живые. И веселый такой. Я радуюсь, а вы руки свои ощупываете, смеетесь и говорите: «Значит, это был только сон, что они деревянные?!» И ласково так на меня поглядываете… А я услышала слово «сон» и очнулась. И обрадовалась: действительно сон! И все-таки взволновал он меня ужасно — весь день только о нем и думала.

Юлия покраснела, но уже не отводила глаз, стараясь отгадать, какое впечатление произвел на Домантаса ее рассказ.

— Это не сон, а видение! — Викторас был взволнован.

— Вот я и хотела рассказать его вам, да все не решалась… Думала, не хватит смелости. А теперь вот взяла да и выложила… Видите, каковы мы, женщины?..

— Да-да, это было видение… Какой-то знак свыше, — повторял он и тоже глядел на нее несколько испуганно.

— Ну, вы прямо как дитя малое, — попыталась она успокоить собеседника.

— Если говорить о том, что я чувствую сейчас, то вы, ей-богу, правы — ребенок, — согласился он.

Солнце все больше пряталось за деревья, серая тень прикрыла площадку, где они сидели. Снизу, от реки, дохнуло прохладой.

— Проводите меня домой, — попросила Юлия, вставая со скамьи.

Возвращаясь к себе и потом сидя по обыкновению допоздна у стола, Домантас все не мог забыть о ее сне.

* * *

Кто-то постучал. Открылась дверь, и в комнату Домантаса заглянул Крауялис.

— Ты один?

— Заходи.

— Если один, могу и войти. — Только после этих слов Юргис открыл дверь пошире и переступил порог.

— Я всегда один… Извини, у меня не убрано, — смущенно огляделся Домантас. В комнате царил холостяцкий беспорядок.

— Нехорошо, Викторас, нехорошо, — укорил гость.

— Что нехорошо?

— Нехорошо, что ты всегда один.

— Что ж делать?.. Вот ты навестил… Садись, пожалуйста.

— А моему визиту не надо радоваться, — протянул Крауялис. — Гнать меня следует… Гнать как собаку!

— С чего это ты вдруг? — удивился Викторас.

— А кто его знает? Так уж привык: правду говорю — вроде шучу, а серьезно — на поверку — чепуху болтаю…

— Вечно у тебя не как у людей.

— А я это специально. Такой у меня расчет: когда говоришь правду, но ерничаешь — никто не верит. А мне только того и нужно! Ведь каждому человеку хочется иной раз о себе правду сказать… Вот и озорничаю, чтобы не всерьез ее принимали. Откровенность-то и погубить может, а так… шутил, да и все тут!

Усевшись верхом на стул, лицом к спинке, он с таинственной улыбкой рассматривал Домантаса.