Караван-сарай - [19]
Это оказался уже заснувший Тристан Бенжамен[147]. Бретон задал ему обычный вопрос:
– Что вы видите?
Ответа не последовало. Бретону пришлось трижды повторить:
– Что вы видите?
На третий раз Бенжамен негромко проговорил:
– Невысокое дерево[148].
– Где оно находится?
– В тазу с вареньем.
– А где стоит этот таз?
Опять молчание; Бретон не сдавался:
– Где стоит таз?
Субъект опыта едва слышно ответил:
– В Парагвае, только никому ни слова.
– А чем вы заняты рядом с этим деревом?
– Я ем: чем же ещё?
– Что именно?
– Помёт колибри!
– И как, вкусно?
– Ужасная гадость!
И гипнотизируемый принялся с остервенением отплёвываться, корча рожи японских масок. Нам с большим трудом удалось его успокоить; он в конце концов рассказал, что превратился в школьный мелок, с помощью которого учитель математики написал на доске цифру 17.
Находившаяся среди присутствующих американка, которую я видел в первый раз, с сильным акцентом спросила меня, кто автор этой картины.
Розина нервничала:
– Послушайте, поедем уже, – сказала она мне, – право слово, с меня хватит.
В её голосе мне послышалось раздражение, которое такого рода вечер вроде бы не должен вызывать у подобных ей людей, чьё бодрствование мало чем отличается от транса этих бессознательных существ.
В этот момент появился вышедший было из комнаты Луи Арагон – все просто разинули рты!
Успев в одиночку заснуть в ванной, он вернулся мокрым с головы до ног, точно какой-нибудь ковбой из фильма, преодолевший вброд речку! Он пересёк комнату механическими шагами и остановился у клетки с карликовым игрунком, к которому и обратился:
– Экспрессионизм как движение стихийное не в силах помешать лошади зайти в гостиную: а лошадь столь же уместна в гостиной, что и в стойле – при условии, что салонная лошадь не будет иметь с остальными ничего общего.
Роже Витрак решил в свою очередь допросить новоявленного спирита:
– Что такое экспрессионизм? – обратился он к Арагону.
– Девятая дребедень, изобретённая Фрейндом[149].
– Что ещё за Фрейнд?
– Как, вы не знаете Фрейнда? Оптовый торговец членами из парафина.
– Что вы называете парафином?
– Серое вещество! Серое вещество! Серое вещество!
Субъект, кажется, всё больше заводился:
– Да вы так не нервничайте, – сказал ему Бретон, – подумайте как следует: что такое серое вещество?
– Серое вещество – это мокрая куча, чувствительная к ультрафиолетовым лучам; серое вещество поддаётся психоанализу, это вывод из устаревших фактов, которыми астрономы пользуются, чтобы смастерить новый компас для проходящих первое причастие.
Он внезапно очнулся и грациозно протянул руку новому гостю: это был прекрасно всем знакомый Пьер Бенуа[150] с ведром для угля – ему поручили следить за камином.
Мы с Розиной решили воспользоваться образовавшейся паузой, чтобы незаметно улизнуть, как женщина, до сих пор неприметно сидевшая рядом, внезапно поднялась; задыхаясь, она с видимым усилием произнесла несколько отрывочных фраз:
– Огромная фиалка… алый цветок… она надвигается на меня! Она увеличивается в размерах, ах, растёт прямо на глазах… Нет сил, мне страшно…
Бретон попытался её успокоить. Но женщиной, казалось, овладел поистине животный ужас[151], она металась по дивану, вырываясь из рук, и продолжала:
– Ах, какая огромная фиалка, вот она уже совсем близко, она цепляется за мой корсаж, а запах какой! Чувствуете, как она пахнет… о, какой ужас!
Она была на пороге настоящего нервного приступа – а мадам Бретон так переживала за соседей! Тогда хозяин вечера положил руку на лоб столь возбуждённого субъекта:
– Успокойтесь, – буквально скомандовал ей он, – успокойтесь: смотрите, фиалка упала к вашим ногам и уже завяла.
Женщине, казалось, полегчало:
– Да-да, – проговорила она в ответ, – вижу: теперь это мужчина, на голове у него – звезда, а в кармане – плитка шоколаду!
Розина Отрюш, похоже, уже была не в силах бороться с отвращением и попросила меня тотчас отправиться за её пальто. Помогая ей одеться, я был поражён и встревожен механической резкостью, обнаружившейся вдруг в её движениях: она повернулась и, не узнавая меня остекленевшими глазами, вытянула руки вперёд и сделала несколько неуклюжих крошечных шажков; я отстранился, Розина же, обойдя вокруг стола семнадцать раз, внезапно остановилась и залилась смехом:
– Знаете, – обратилась она к собравшимся, – с кем я тут прогуливаюсь? С Гуго Капетом.
– С королём Франции?
– Именно – он такой милый!
– О чём вы с ним беседуете?
– Он говорит, что больше не верит в спиритов – с тех пор, как они провозгласили его королём Франции; он сказал мне также, что его истинное призвание – поэзия; что все инициалы влюблённых, выцарапанные на стволах деревьев, скамейках в парке и стенах общественных туалетов – его рук дело. А раньше он был королём Пруссии и ещё – Наполеоном.
– М-да, – процедил тогда Витрак, – душой компании вашего друга не назовёшь!
– Может, он и зануда, но просто несравненный любовник! Мы занимаемся любовью прямо сейчас!
– Молча или он что-то говорит?
– Ах, вы его спугнули! Он ушёл, наигрывая на фортепьяно!
– Что же он играет?
– Что-то из Франка[152].
Бретон взял Розину за руку – меня же всё происходящее донельзя развеселило.
