Караван-сарай - [18]

У нас в голове

По праздникам.

– Мило, но как-то отстранённо, мне как-то больше по душе «Омнибус», – заявил я.

– А, ну тогда позвольте прочесть несколько новых страниц как раз оттуда, – Ларенсе уже принялся рыться у себя в портфеле…

– Нет-нет, у меня из головы нейдут ваши стихи, мне будет трудно переключиться.

Розина спросила, чем мы намерены занять вечер.

– Я хотел отвезти вас к друзьям на улицу Фонтэн; они собираются каждый день на сеансы спиритизма – думаю, будет забавно[137].

Она согласилась, но назначила Ларенсе встречу в «Жокее» на два часа утра.

7. Муслиновые занавески

В течение всего ужина – хотя ресторан, который мы выбрали, был превосходным, – Розину не оставляло дурное расположение духа; она пеняла мне на несправедливость по отношению ко всем и в особенности – Ларенсе. Его последние стихи казались ей верхом совершенства.

Мне не терпелось вывести её из такого взвинченного состояния, я очень рассчитывал на помощь моих друзей-спиритов, и, соответственно, настоял на том, чтобы, покинув ресторан, немедля отправиться на улицу Фонтэн.

Преодолев пять лестничных пролётов, которые вели к мастерской Андре Бретона, мы, немного запыхавшись, остановились перед дверью. По ту сторону царило гробовое молчание; ключ торчал в скважине, я зашёл в прихожую, Розина последовала за мной; мы оказались почти в полной темноте – подопытного как раз погружали в сон. Через несколько мгновений до нас донёсся декламировавший что-то голос. Бретон вышел нам навстречу, чтобы провести дальше; в гостиной собралось уже много народу, Робер Деснос, Витрак, Поль Элюар, Макс Мориз, Луи Арагон, Эрнст, Бенжамен Пере и прочая, и прочая[138].

Уже полностью загипнотизированный протагонист сеанса тем временем продолжал:

– Пустыня поднимается по трубе, словно дым, и превращается в зонтик, покрывающий весь Париж. Мрак такой, что даже меркнут фонари. Женщина, как полоумная, голосит, что хотела бы стать Пюви де Шаванном[139]! Другая, натыкаясь на прохожих, просит подтвердить, что именно Св. Людовик нёс свою голову на блюде, а хор студентов, точно «Ситроен», подражает глохнущему мотору[140]. Дым спускается с неба в гараж «Роллс-ройсов» и превращает все гитары в зонтики!

Боже, о, Боже, прыгающий с планеты на планету[141], сделай шёлк этого зонтика прозрачным!

Спирит всё глубже уходил в своё камлание и бормотал уже что-то совсем невразумительное.

– Прекрасно, Дюмулен[142], – прервал его Бретон, – скажите нам: кто сейчас вошёл?

– Женщина, а с ней – мужчина.

– Но что это за мужчина?

– Мне он незнаком.

– Долго ли он проживёт[143]?

– Ему неведом возраст.

– Но почему?

– Потому что у него нет сердца.

– Как так?

– Просто нет сердца, и всё. Дома´ для него становятся веерами, все улицы превращаются в дома, городские площади – в свинарники, верблюжатники или автомобильные стоянки, которые, подобно каруселям, крутятся, как заведённые, на острие десятиметрового луча.

Нет ни юношей, ни стариков, поскольку молодёжь выпускает пар, точно облака[144], – и старцы тоже. От всего этого остаётся немного грязи, которую надо подмести!

Он резко вскочил, перевернув несколько стульев, и в отчаянии вскрикнул:

– Меня самого сметает грязь, хоть я и был главой всех подметальщиков!

– Расскажите поподробнее, – не отставал от него Бретон.

– О да, – отвечал тот, стукнув кулаком по столу, – прорабом подметальщиков меня назначил консьерж, приказавший, чтобы всё сияло чистотой. Но, увы, вот и меня унесла грязь, грязь, грязь! Я даже не решаюсь возвращаться домой, он меня отчитает!

– За что же ему вас отчитывать? И вы, что, плачете? Что случилось, почему?

– Я пла´чу оттого, что, возглавив подметальщиков, я мечтал смести прочь лицемерие и грязные намёки, свить из них кольца и, став самим собой – бездвижной точкой в пространстве, – нанизать эти кольца на Эйфелеву башню, когда она проследует передо мной.

– Но вы прекрасно знаете, что нельзя быть неподвижной точкой в пространстве!

– Вы говорите, словно Эйнштейн, вы – его молочный брат или близнец, – ведь я и есть такая точка, я сияю ярче солнца, неужто вы не видите?

В это мгновение гипнотизируемый рухнул на пол и, точно безумец, принялся носиться по комнате на четвереньках: устремившись к входу, он всеми силами пытался протиснуться в щель под дверью[145]!

Хозяйка дома склонилась тогда ко мне и с отличавшей её практичностью вполголоса проговорила:

– Жильцы с четвёртого этажа опять будут жаловаться, да и соседка напротив сама не своя от страха: ей кажется, что весь этот кавардак устраивают привидения; приходится приплачивать консьержу после каждого такого сеанса!

Зажёгся свет, и присутствующие попытались осторожно разбудить спирита; тот, потирая глаза, признался, что ничего не помнит. Завидев меня, он поздоровался, когда же ему рассказали, что произошло, тот опечалился и удручённо уселся в уголке.

Моя спутница, явно обескураженная всем увиденным, прошептала мне на ухо:

– Долго это ещё всё будет продолжаться? Такое впечатление, будто я попала в сумасшедший дом!

– Нет, не беспокойтесь, уже недолго: тут есть парочка забавных типов – посмотрим на них и поедем.

Свет вновь притушили, и в воцарившейся тишине послышался стук чьей-то головы об стол