Караван-сарай - [20]

– Что вы думаете об этом мужчине? – спросил её тогда Витрак.

– Это человек о семи головах.

– А что за голова посередине?

– Самая умная.

– И что он делает своими семью головами?

– Он играет в боулинг – и кеглями у него те семеро, что недосчитались голов.

– И хорошо играет?

– Да нет же, всё время нарочно мажет, шары летят в жёлоб – он ведь сомнамбула: гуляет по крышам, а ноги его светятся во тьме; в руке у него – книга, тоже люминесцентная; чёрными буквами там написано: «Разум есть разум, газонокосилка – не больше, чем газонокосилка, а стихи – всего лишь стихи». Медленными шагами он ночь за ночью обходит весь Париж. Он заглядывает в каждую каминную трубу – они как перископы наоборот, – но повсюду видит одно и то же: два существа, лежащие лицом к лицу (и спиной к спине, поскольку ему видно и что у них на уме). Он возвращается к себе под утро, и на страницах книги у него в руке осталась лишь одна фраза: «Бог никогда не существовал, но нет и смерти».

В этот момент Розина разрыдалась, словно пронзённая внезапной болью, но потом начала понемногу просыпаться, ещё испуская, впрочем, душераздирающие крики; она выглядела измученной, я посоветовал ей не уходить тотчас же, а пойти передохнуть в соседней комнате, там спокойнее; она послушалась. Тем временем в транс впал ещё один из присутствовавших, некто Рене-Рене[153]; он громогласно возопил:

– Моя кухарка переоделась кухонной плитой, хотя с ней каши не сваришь; кухарка – не плита, хотя размерами напоминает надгробие, а вот готовить у меня на кухне не на чем.

– Вы уверены? – спросил его я.

– Вне всякого сомнения, плит вообще ни у кого не осталось: Пирамиды слишком высоки, а горелки у них на самом верху. Кухарки же катаются по равнине на верблюдах, брюхо у них закатано в асфальт, а языки они прячут в портсигарах; из всех них ест только моя кухарка, постепенно пожирающая верблюдов остальных кухарок. Дня через два им всем придётся идти пешком, оттирая гудрон с живота рыбьей мочой; в пустыне и так остались только рыбы – песок в море, а рыбы в пустыне; Пирамиды, поскользнувшись на рыбьей чешуе, покатятся к песку, так что к верху каждой из них надо будет привязать воздушный шарик, чтобы не утонули. .

Про себя я подумал тут о дада – меня таким мелким жульничеством не проведёшь[154].

Выйдя из транса, субъект рассказал нам, что каждый день ему приходится засыпать в одно и то же время, где бы он ни находился, но некая добродетельная дама пытается исцелить его от этой дурной привычки… Что ж, засыпал он как профессионал, рассуждал под стать любителю, а восвояси отправился точно светский лев…

С меня было довольно, и я потихоньку пробрался в комнату, где отдыхала моя спутница: она уже поднялась и заверила меня, что хочет лишь одного: уйти как можно скорее. Ни с кем не попрощавшись, я быстро вывел её на улицу, опасаясь лишний раз столкнуться с медиумами[155]. На свежем воздухе она, казалось, окончательно пришла в себя и призналась, что осознавала всё, что говорила в трансе, но при всём смущении остановиться, похоже, никак не могла.

– Получается, – сказала она, – я убеждала их, что Любовь, аллюзии и условности окружают нас повсюду, что они реальны; что надо всеми нами – Бог: но какой ужас, если они решили, что я в действительности так считаю!

Я сам был слишком взволнован и вряд ли смог бы успокоить и переубедить её – не знаю, почему, но на ум мне тут пришли произведения маркиза де Сада[156]!

Мы ещё долго гуляли, решив пешком дойти до кабаре, в котором Розина назначила встречу Ларенсе. За всё это время она не вымолвила ни слова; думаю, под конец она позабыла о терзавших её угрызениях, да и моя мигрень поутихла. Я помог ей устроиться за столиком, где нас уже поджидал романист со своим неизбывным шагреневым портфелем.

Но тут в углу напротив я приметил Берту Бокаж и, обрадовавшись встрече, пересел к ней.

– Как поживаете? – сказала она. – Мне рассказывали о вашей южной эскападе. Когда вы отправляетесь… ещё куда-нибудь? Какая скука вас снедает до такой степени, что вы рассчитываете стряхнуть её всеми этими бесконечными перемещениями?

– Да нет, я просто пресытился Парижем – мерзкий климат, да и люди тут грубы и унылы, глаз не на кого положить; хочется вернуться в Америку – кстати, и вам бы это также не помешало.

– Я знаю, вам нравятся американцы.

– Вам нет?

– Я, увы, мало с ними знакома – а вам они чем так приглянулись?

– Люблю их разглядывать: меня привлекают их энергичные лица, озарённые этаким властным желанием. Они всё время устремлены вперёд – руки вытянуты, словно тянутся к доллару, который вот-вот завернёт за угол. Как-то один американец, разорившись, заявил мне: «Ба! В мире полным-полно денег, так что и я однажды снова разбогатею!»

– Но в Америке не только же одни торгаши – там есть и свои художники, мечтатели?

– И их хватает, да, но все они поразительно безлики; они прекрасно рисуют, проворность просто удивительная; один мой знакомый, например, подражает Ренуару, но поскольку копировать его рукой скучно, он пишет ногами! В Америке есть сотня Бодлеров, штук сорок Верленов, пруд пруди Роденов всяких, но вот настоящего американца днём с огнём не отыскать! – Забавно, с чего вы взяли?