Капитан Арена - [44]

Действительно, через день, когда крестьянин пришел на условленную встречу, Бруно, подойдя к нему, вручил ему кошелек; в этом кошельке оказалось двадцать пять унций, то есть половина оброка. Это было освобождение от части долга, на которое по просьбе Бруно согласился землевладелец, ведь, как все знали, просьбы Бруно были равносильны приказаниям.

Через некоторое время до Бруно дошел слух, что один молодой человек из деревни не может сочетаться браком с девушкой, которую он любил, потому что у девушки было кое-какое состояние и ее отец требовал, чтобы будущий супруг внес столько же, сколько она, в совместную собственность, а именно, сто унций. Молодой человек впал в отчаяние. Он хотел завербоваться в английские войска, хотел стать ловцом кораллов, у него было еще множество других планов, столь же бессмысленных, как эти, ибо они, вместо того чтобы приближать его к возлюбленной, все до единого лишь отдалили бы его от нее. И вот однажды люди увидели, как Бруно вышел из своей маленькой крепости, пересек деревню и вошел в дом к бедному влюбленному; он провел с ним взаперти примерно с полчаса, и на следующий день молодой человек явился к отцу своей возлюбленной и принес сто унций, которые тот требовал. Через неделю состоялась свадьба.

Или вот еще одна история. Пожар уничтожил часть деревни и обрек на нищенство всех несчастных, ставших его жертвой. Через неделю денежный обоз, направлявшийся из Палермо в Мессину, был похищен между Мистреттой и Торторичи, а два жандарма, сопровождавшие его, убиты на месте. На следующий день после этого события каждый погорелец получил от Паскуале Бруно пятьдесят унций.

Понятно, что такого рода действиями, повторявшимися чуть ли не каждый день, Паскуале Бруно снискал огромную признательность, которая обеспечивала ему безопасность: в самом деле, как только предпринималась какая-нибудь операция против Паскуале Бруно, он в тот же миг узнавал об этом через крестьян, причем крестьянам вовсе не было надобности идти в замок, а Бруно спускаться в деревню. Довольно было любого напева, флажка, водруженного на крышу дома, да просто, наконец, какого-то сигнала, которого полиция никак не могла распознать, чтобы вовремя предупрежденный Бруно, благодаря своему скакуну из Валь ди Ното, наполовину сицилийскому, наполовину арабскому, оказался за двадцать пять льё от того места, где его видели накануне и где надеялись застать завтра. А не то еще, как рассказывал мне Пьетро, Бруно бежал на берег, садился в первую попавшуюся лодку и проводил таким образом два-три дня с рыбаками, которые, получив щедрое вознаграждение, и не думали выдавать его; потом он высаживался в каком-нибудь месте на побережье, где его не ждали, уходил в горы, проделывал за ночь двадцать льё и на следующий день, оставив некое воспоминание о себе в самом удаленном от его ночного перехода месте, оказывался в своей маленькой крепости Кастельнуово. Такая скорость передвижения породила тогда странные слухи: рассказывали, будто Паскуале Бруно во время одной грозовой ночи заключил договор с ведьмой и будто бы в обмен на душу, которую отдал ей бандит, ведьма дала ему камень, который делает человека невидимым, и крылатую метлу, которая мгновенно переносит его из одного места в другое. Паскуале, понятное дело, поощрял подобные слухи, ибо они способствовали его безопасности; однако ни подобная скорость передвижения, ни возможность оставаться невидимым не внушали ему в этом отношении особого доверия, и потому он ухватился за представившийся ему случай заставить поверить еще и в свою неуязвимость.

Хотя Паскуале был прекрасно обо всем осведомлен, однажды случилось так, что он попал в засаду; но так как солдат было всего человек двадцать, они не осмелились вступить с ним в рукопашную схватку, ограничившись стрельбой на расстоянии тридцати шагов. Поистине чудом ни одна пуля его не задела, в то время как его лошади досталось семь, и она сразу была убита, рухнув на своего хозяина; но Паскуале, на редкость проворный и сильный, вытащил ногу из-под трупа, оставив, однако, под ним свой башмак, добрался до вершины почти отвесного утеса, скатился сверху вниз и исчез в долине. Два часа спустя он уже был в своей крепости, оставив на дороге к ней свою бархатную куртку, продырявленную тринадцатью пулями.

Эта куртка, найденная каким-то крестьянином, переходила из рук в руки и наделала много шума: как это куртка могла быть продырявлена таким образом, а тело осталось невредимым? Это казалось настоящим чудом, объяснить которое могло лишь колдовство. Стало быть, без колдовства не обошлось, и вскоре все уверились, что Паскуале обладает не только возможностью мгновенно переноситься с одного конца острова на другой и даром оставаться невидимым, но к тому же еще, и это была самая бесспорная из его способностей, так как о ней свидетельствовала куртка, которую можно было держать в руках, свойством быть неуязвимым.

Все бесплодные попытки, которые были предприняты против Паскуале и неудачи которых приписали сверхчеловеческим силам, использованным бандитом, внушили неаполитанским властям такой ужас, что они оставили Паскуале Бруно более или менее в покое. Бандит же, чувствуя себя свободным, стал еще более дерзким; он ходил молиться в церкви не в одиночестве и не в те часы, когда его не мог видеть никто, кроме Бога, а днем и во время мессы; он являлся на деревенские праздники, танцевал с самыми красивыми крестьянками и завоевывал награды за стрельбу из ружья, отбирая их у самых ловких; наконец, и это казалось невероятным, он бывал на представлениях то в Мессине, то в Палермо, правда, переодетым; но каждый раз, позволив себе выходку такого рода, он тем или иным способом старался дать о ней знать начальнику полиции или начальнику гарнизона. Словом, мало-помалу Паскуале Бруно привыкли терпеть как некую власть, если и не по праву, то по факту.