Капитан Арена - [30]

— Ваше превосходительство звали меня? — спросил он.

И в ту же минуту весь экипаж, полагая, что речь идет о хореографическом представлении, подступил к нам, и я оказался в центре полукруга, занимавшего всю ширину сперонары. Что касается Жадена, закончившего рисунок, то он засунул альбом в один из одиннадцати карманов своей панбархатной куртки, высек огонь, зажег трубку, поднялся на бортовое ограждение, держась обеими руками за снасти, чтобы, насколько возможно, быть уверенным, что ему не грозит упасть в море, и стал следить глазами за каждым клубом табачного дыма, который он выпускал, с сосредоточенным вниманием человека, желающего получить точное представление о направлении ветра. В ту же минуту Филиппо, местный музыкант, который в данный момент чистил в твиндеке картофель, высунул голову из люка и, на мгновение прервав свои кулинарные работы, стал насвистывать мелодию тарантеллы.

— Речь сейчас идет не о танце, — сказал капитан, обращаясь к Пьетро. — Его сиятельство хочет вспомнить, что ты там рассказывал о Баузо.

— A-а! Да-да, — откликнулся Пьетро, — по поводу Паскуале Бруно, верно? Славный был разбойник. Я хорошо его помню. Я видел его, когда был не старше сынишки капитана. Когда у него были опасения, что ему не удастся спокойно поспать у себя дома, он приходил просить у моего отца гостеприимства на ночь. Он прекрасно знал, что рыбаки не выдадут его. И вот в ту минуту, когда мы собирались на рыбную ловлю, он на глазах у нас спускался с гор и подавал нам знак; мы дожидались его, он ложился на дно лодки, держа карабин рядом с собой и пистолеты у себя на поясе, и спал так же спокойно, как король в своем замке, а ведь голова его стоила восемь тысяч пиастров.

— Враль! — между двумя затяжками произнес Жаден, с высоты своего положения обрушив на Пьетро это тяжелое обвинение.

— Да как это?! Что сказал ваш друг? Что это неправда? Спросите тогда у капитана Арены.

— Это правда, — промолвил капитан.

— А не могли бы вы рассказать нам его историю?

— О! История его очень длинная.

— Тем лучше, — ответил я.

— Дело в том, что я не очень хорошо ее знаю, — сказал Пьетро, почесав за ухом. — И потом, мне ведь заранее известно: все, что я вам скажу, будет когда-нибудь напечатано в книгах. Так что, понимаете, мне не хотелось бы рассказывать вам враки. Эй, Нунцио! Нунцио!

На зов Пьетро мы повернулись в ту сторону, где, как нам было известно, должен был находиться тот, кого он звал, и в самом деле увидели голову рулевого, появившуюся по другую сторону каюты.

— Нунцио, — обратился я к нему, — вы все знаете, а известна ли вам история Паскуале Бруно?

— Ну, что касается того, чтобы знать все, — ответил кормчий серьезным тоном, которому он никогда не изменял, — то лишь один Господь Бог, не чванясь, может похвалиться тем, что ему ведомо все и всегда. А если речь вести о Паскуале Бруно, то мне немногое известно, ну разве лишь то, что родился он в Кальварузо, а умер в Палермо.

— В таком случае, кормчий, я знаю о нем больше вас, — заметил Пьетро.

— Вполне возможно, — ответил Нунцио, неторопливо исчезая за каютой.

— Так есть ли возможность, — продолжал настаивать я, — раздобыть точные сведения об этом человеке? Известны ли вам какие-нибудь подробности, капитан?

— Ей-Богу, нет! Все, что я знаю, так это тр, что он был заколдован.

— Как это заколдован?

— Да, да. На какое-то время он заключил договор с дьяволом, поэтому ни пули, ни кинжалы не могли убить его.

— Ну и шутник этот капитан! — произнес Жаден, сплюнув в море.

— Как, — отвечал я на это утверждение с той же серьезностью, с какой оно было произнесено, — вы полагаете, что можно заключить такой договор?

— Лично я никогда этого не делал, — ответил капитан, — а вот Пьетро как-то раз заключил.

— Как, Пьетро?! Вы продали свою душу?

— Ну, конечно, нет! Дьяволу-то этого очень хотелось, — произнес Пьетро, — но сын моей матери такой же хитрец, как и он. Представьте себе, в восемнадцать лет я был очень даже честолюбив. Мне хотелось ловить рыбы больше, чем ловили мои товарищи: до того как стать матросом, я ведь был рыбаком. Так вот, я пошел к одной старой колдунье, ведьме из Таормины, и она сказала мне, что я должен всего-навсего отдавать ей половину всего своего улова, а она каждый вечер будет готовить мне наживку. Сказано — сделано. Так продолжалось целый год. И знаете, за этот год я наловил рыбы четыре таких судна, как это, полнехоньких. А в конце года я ей говорю: «Ладно, давай дальше, мать». — «Хорошо, — отвечает мне она. — Но теперь я хочу обогатить тебя. В прошлом году ты ловил всего лишь рыбу, а в этом будешь ловить кораллы». — «Нет, мать, — говорю я ей. — У меня был один товарищ, которого морская собака перекусила пополам, а я к этому не стремлюсь». — «Ладно! — сказала старуха. — Ты подпишешь мне бумагу, а я дам тебе мазь, которой ты натрешься, и морские собаки будут тебе не страшны». — «Хорошо, хорошо, — ответил я ей, — знаю я ваше снадобье, довольно, оставим это». Я подхватил свою шапку, побежал к священнику и попросил его отслужить мессу — этим дело и кончилось. На следующий день и через день я снова взялся за рыбную ловлю: прости-про-щай, ни одной рыбешки. Вот тогда, увидев, что дело не клеится, я и стал моряком. В моряках я уже пятнадцать лет. И, как видите, это пошло мне на пользу, раз я имею честь быть на службе у вашей милости.