Капитан Арена - [29]

Через четверть часа мы увидели, что он возвращается; как оказалось, источник почти иссяк, но все же проводник наполнил чашку водой пополам с песком. Пока он шел, песок осел, так что жидкость была пригодна для питья. Мы с Жаденом выпили воду, а Милорд проглотил осевшую муть.

После получасовой передышки мы снова пустились в путь, причем опять бегом, ибо проводникам, как и нам, не терпелось поскорее оказаться на другом конце этой пустыни пепла. Не говоря уж о наших матросах, шагавших босиком: кожа на ногах у них была содрана до колен.

Наконец, мы добрались до края этого новоявленного Содомского озера и оказались в оазисе виноградников, гранатовых и оливковых деревьев. Идти дальше у нас не хватило духа. Мы легли на траву, а проводники принесли нам целую охапку винограда и полную шляпу индейских смокв.

Для нас это было чудесно, но бедному Милорду не нашлось при этом ни капли воды, и тут мы увидели, что он пожирает кожуру смокв и остатки виноградных гроздьев. Тогда мы выделили ему часть нашей трапезы и, вероятно, в первый и последний раз в своей жизни он отведал столь странную для него пищу.

Мне часто хотелось поставить себя на место Милорда и написать его воспоминания, подобно тому, как Гофман написал воспоминания Кота Мурра; я убежден, что туда вошли бы представленные с собачьей точки зрения (прошу прощения у Академии за это выражение) небывало новые суждения о народах, которые он посетил, и странах, в которых он побывал.

Через четверть часа после этой остановки мы уже были в деревне, занося на наши скрижали весьма здравое суждение о том, что, когда имеешь дело с вулканами, раз на раз не приходится: мы чуть не замерзли, поднимаясь на Этну, и думали, что изжаримся, спускаясь со Стром-боли.

Поэтому Жаден и я протянули руки к горе и поклялись, что, оставляя в стороне Везувий, Стромболи был последним вулканом, с которым мы свели знакомство.

Помимо того, что местные жители занимаются виноградарством и торговлей изюмом, и это два основных промысла на острове, они еще отличные моряки. Несомненно благодаря этому достоинству островитян, из их острова сделали филиал Липари и кладовую, где царь Эол запирал свои ветры и бури. Впрочем, такое предрасположение к мореходству не ускользнуло от внимания англичан, которые в то время, когда они оккупировали Сицилию, каждый год набирали на Липарийском архипелаге триста — четыреста матросов.

КОЛДУНЬЯ ИЗ ПАЛЬМИ

В тот же день в четыре часа пополудни мы покинули порт. Погода стояла отличная, воздух был прозрачный, море едва рябило. Мы оказались примерно в тех же самых водах, откуда полтора месяца назад увидели берега Сицилии на пути сюда, с той лишь разницей, что Стром-боли находился тогда не слева от нас, а оставался позади. И снова на том же расстоянии, но под другим углом зрения мы видели голубые горы Калабрии и причудливо изрезанные берега Сицилии, над которыми высился конус Этны, со времени нашего восхождения накинувший на себя широкий покров снега. Только что, добавлю, мы посетили весь этот сказочный архипелаг, который, словно маяком, освещается Стромболи. Между тем, уже привыкнув к таким великолепным горизонтам, мы едва бросали теперь на них рассеянный взгляд. Что же касается наших матросов, то Сицилия, как известно, была их родной землей, и они равнодушно и безучастно проплывали мимо самых великолепных видов этих морских пространств, которые с юности им довелось избороздить вдоль и поперек. Сидя рядом с кормчим, Жаден зарисовывал Стромболино, обломок, отколовшийся от Стромболи вследствие того же катаклизма, который отделил Сицилию от Италии, и окончательно угасавший в море, а я тем временем, опершись о крышу каюты, изучал географическую карту, решая, какой выбрать путь, чтобы через горы перебраться из Реджо в Козенцу. В разгар этого изучения я поднял голову и увидел, что мы находимся вблизи мыса Бьянко; затем, переведя взгляд с берега на карту, я отметил, что всего на расстоянии двух льё от этого мыса находится небольшое селение Баузо. Это название тотчас пробудило в моем сознании смутное воспоминание. Я припомнил, что как-то раз, во время одной из тех непринужденных бесед, какие мы вели прекрасными звездными ночами, лежа на палубе и порой не покидая ее до самого рассвета, рассказывалась какая-то история, связанная с названием этого места. Не желая упускать возможность пополнить мое собрание преданий, я позвал капитана. Капитан тотчас подал знак умолкнуть экипажу, который, как обычно, пел хором; он подошел ко мне, сняв свой фригийский колпак и храня на лице выражение доброжелательности, которое было присуще ему всегда.

— Вы звали меня, ваше превосходительство? — спросил он.

— Да, капитан.

— Я к вашим услугам.

— Капитан, а не вы рассказывали мне как-то днем или ночью, уже не помню когда, нечто вроде истории, где речь шла о деревне Баузо?

— Разбойничьей истории?

— Думаю, да.

— Это не я рассказывал, ваше превосходительство, а Пьетро.

И повернувшись, он позвал Пьетро. Пьетро прибежал, изобразил антраша, несмотря на плачевное состояние, в какое пепел Стромболи привел его ноги, и неподвижно застыл перед нами, с комической серьезностью поднеся руку ко лбу, словно солдат, отдающий честь.