Кант: биография - [210]
Между тем дома дела шли неважно. Лампе стал пользоваться «слабостью» хозяина. Он становился все более сварливым, получал необоснованные милости, не выполнял свою работу, часто напивался и проявлял «жестокость»[1648]. Васянский поговорил с Лампе, тот обещал исправиться, но стало только хуже. В январе 1802 года Кант признался Васянскому: «Лампе повел себя в отношении меня так, что мне стыдно об этом рассказывать»[1649] . Васянский позаботился о том, чтобы Лампе, служившего у Канта сорок лет, уволили в тот же месяц. Он получил ежегодную пенсию на том условии, что ни он, ни кто-либо из его родственников никогда больше не побеспокоит Канта.
Кант продолжал называть своего нового слугу «Лампе». Чтобы не забывать об этом, он записал в одной из своих записных книжек: «Имя Лампе теперь должно быть полностью забыто»[1650]. Этот вид перформативного противоречия, пожалуй, более ярко показывает его состояние, чем любой другой анекдот о старике Канте. Таких анекдотов много, большинство из них выдумки, и они ничего не дают для понимания того, кем был Кант[1651]. Шеффнер сообщал 4 января 1802 года: «Очень хорошо, что старик Кант больше не принимает никаких решений за себя. Шульце-Энезидем может штамповать о нем все, что захочет. Кант вверил себя если не в руки Бога, то хотя бы в руки времени, а время пожирает всех детей человеческих, какими бы ни были их способности»[1652].
Кант всегда был худощав, но в последние годы жизни похудел еще больше. Его мышечная ткань постепенно истончалась. Он сознавал это, заявляя при каждом приеме пищи, что «достиг минимума мышечной массы»[1653]. Крошечные ягодицы создавали особые трудности, когда он сидел, – а тогда он мог практически только сидеть. В 1801 году он еще мог шутить об «отсутствии возвышенности» у себя сзади, но в 1802 году нехватка мышечной массы уже затрудняла ему ходьбу[1654].
Зимой 1802 года здоровье Канта ухудшилось еще больше. После каждого приема пищи у него появлялось небольшая, твердая на ощупь выпуклость на животе. Ему приходилось расстегивать одежду, чтобы ослабить давление. Хотя, по-видимому, боли не было, но его это все-таки беспокоило. Стало лучше через полгода или около того. Весной 1803 года Васянский счел целесообразным выводить Канта на прогулки. Самостоятельно Кант больше не мог ходить, но его вывозили на коляске в сад. На улице он чувствовал себя неуютно, «как на необитаемом острове» [1655]. Со временем он снова привык к тому, чтобы быть вне дома, и даже предпринял короткое путешествие, но был так слаб, что едва мог чем-либо наслаждаться. Другие проблемы, такие как полное отсутствие зубов, запоры, затруднение мочеиспускания и потеря обоняния и вкуса, делали жизнь все более и более обременительной. Зимой он часто жаловался, как утомительна стала его жизнь, и выражал желание умереть. «Он больше не может приносить пользу миру и не знает, куда себя девать»[1656].
Фактически одной из немногих оставшихся ему радостей было наблюдение за славкой, которая прилетала каждую весну и пела у него в саду. Однажды, когда птица заставила себя ждать, он сказал: «Должно быть, в Апеннинах еще очень холодно», пожелав птице хорошей погоды для возвращения домой.[1657] В 1803 году птица не вернулась. Кант грустил и жаловался: «Моя маленькая птичка все не летит»[1658]. 24 апреля 1803 года Кант записал в блокноте: «Как в Библии: жизнь наша продолжается 70 лет, в особых случаях 80, и если она этого заслужила, то только стараниями и трудом»[1659]. Лето 1803 года прошло достаточно хорошо. Помимо прочего, он наслаждался маршами, которые играли при смене караула. Поскольку солдаты проходили мимо его дома, он открывал все двери, чтобы лучше слышать марш[1660].
Иностранные путешественники перестали к нему приезжать, он больше не получал никакого удовольствия от таких встреч. При этом жизнь его не была лишена других поводов к волнению. Дважды его пытались ограбить. Дверь на улицу всегда была открыта. Однажды вошла дама – хорошо одетая, по словам Канта, – она хотела что-то у него украсть, но, удивленная его очевидной живостью, спросила, который час. Кант посмотрел на часы и ответил. Она ушла, но через несколько минут вернулась, попросив его передать ей часы, чтобы она могла точно показать ему, который час. Кант так разозлился, что она в страхе убежала. Васянский сообщил, что Кант хвастался ему этим приключением и утверждал, что в случае чего отважно бы оборонялся. Васянский был настроен скептически, считая, что «победа, пожалуй, была бы за ней, и Кант в своем преклонном возрасте оказался бы впервые побежден дамой»[1661]. Сомнительно, конечно, чтобы Кант когда-либо в своей жизни часто дрался с дамами. Еще одна женщина, которая, должно быть, хорошо знала о «слабости» Канта, попыталась его обмануть, сказав Васянскому, что ее муж одолжил Канту дюжину серебряных ложек и несколько золотых колец. Вместо них она готова была взять деньги. Когда Васянский в свою очередь предложил вызвать полицию, она начала выпрашивать деньги
