Кант: биография - [209]
В 1801 году память еще больше ухудшилась. Похоже, теперь была затронута даже рабочая память, та, что позволяет сосредоточиться на задаче. И все же она не пропала совсем. Яхман писал:
Три года назад [1801] я должен был сообщить ему о грядущих переменах в моей должности и месте жительства, но ему было так трудно это запомнить, что мне пришлось медленно ему все диктовать. За это время он приметил, что временами не может думать, и извинился за это, сказав, что ему трудно думать и понимать и что [временами] он вынужден отклоняться от принятого им направления мысли. Это доставляло ему тогда, вероятно, больше неудобства, чем когда он совсем ослаб позже[1635].
Содержание записок Канта было разнообразным, но в них ничего не осталось от прежнего остроумия. Васянский приводит следующий пример:
Напишу, опуская то, что либо относится к его кухне, либо вообще не предназначено для посторонних глаз, дословно короткое незаконченное предложение: «…Clerici, Laici[1636]. То правильное, это секулярное. О бывших советах моим ученикам, как не допускать ни капли насморка и кашля (дыхание носом). Слово Fußstapfen („след ноги“) – неправильное, должно быть Fustappen. Азотная кислота – кислотное основание селитровой кислоты. Зимний подшерсток (flomos), который есть у ангорских овец, да даже у свиней, которых вычесывают в высокогорьях Кашмира, известный в Индии под названием Shawls, который очень дорого продается. Схожесть баб с розовым бутоном, расцветшей розой и плодом шиповника…»[1637]
Именно из такого материала состоят «Примечательные высказывания Канта» Хассе. Другие работы тоже переполнены банальными, забавными или грустными высказываниями, которые говорят о его слабости. Даже Васянский, который, кажется, искренне любит Канта, промышляет такими историями. Много заметок о написании слов, их этимологии и значении. Это свидетельствует о том, что Кант чувствовал, что языковые навыки уходят, и боролся с этой потерей. Как бы то ни было, несколько месяцев спустя ему пришлось описывать даже такое слово, как «спальня», и он был вынужден использовать (не очень) определенные описания, чтобы его поняли. Васянский утверждал, что его теперь уже понимали только те, кто хорошо его знал. Его когнитивные способности постепенно снижались, возможно, уничтоженные серией микроинсультов.
Через некоторое время Васянский начал делать маленькие записные книжки для Канта, чтобы заменить множество маленьких бумажек для записей, которые он с собой носил[1638]. Это помогало Канту что-то помнить. Упадок, конечно, не прекратился. Кант принялся разрабатывать ряд странных теорий, основанных на наблюдениях либо полностью ложных, либо искаженных. Например, когда в Базеле необъяснимым образом умерло сразу множество кошек, Кант разработал теорию, что это связано с электричеством, потому что кошки очень «электрические» животные. И то давление, которое он постоянно ощущал у себя в голове, тоже было вызвано электричеством[1639]. Когда кто-то умирал сравнительно молодым, Кант говорил: «Наверное, он пил пиво». Если кто-то болел, он спрашивал: «Он пьет по вечерам пиво?» Пиво было, по его мнению, медленно убивающим ядом[1640]. Васянский резюмировал: «Кант, великий мыслитель, отныне переставал думать»[1641]. Множество анекдотов о скандальных взглядах и привычках Канта происходят, конечно, из этого периода. Они ничего не говорят ни о его философии, ни о его настоящей личности[1642]. Они, если угодно, постфилософские.
Мотерби был единственным, кого Кант по-прежнему навещал в эти годы, но он серьезно заболел и умер в 1801 году[1643].
Смерть Мотерби глубоко повлияла на Канта. Яхману приходилось дважды в день докладывать ему, как дела у Мотерби и каковы прогнозы врачей. Услышав, что Мотерби умер, Кант спросил: «Неужели я должен видеть, как все мои друзья один за одним уходят в могилу раньше меня?»[1644] После смерти Мотерби Кант «редко, если вообще когда-либо» покидал свой дом.
Он продолжал читать, но мало что понимал. Писать почти не получалось. В августе 1801 года один из друзей писал, что Кант «только в исключительные моменты записывал свои мысли по философским вопросам»[1645]. Часто он засыпал на стуле, во сне падал с него, не мог сам подняться, оставался неподвижно лежать и ждал, пока кто-нибудь не приходил. Неясно, как часто это происходило, пока Васянский не подарил ему кресло, с которого невозможно было упасть. Он все еще читал в постели. Трижды загорался его ночной колпак, и Кант затаптывал огонь ногами. Васянский поставил ему у кровати бутылку воды, изменил форму ночного колпака и попросил читать подальше от свечи. Васянскому теперь приходилось навещать Канта несколько раз в день. Друзья начали жалеть их обоих.
В ноябре 1801 года Кант передал Васянскому все дела, касающиеся его имения. Он подарил Васянскому памятную медаль, отчеканенную в его честь, а также дарственную к ней. Васянский не знал, от кого Кант получил эту медаль, но слухи о том, что ее подарили Канту евреи за разъяснение одного трудного места из Талмуда, казались ему «невразумительными». Ему, как и многим друзьям Канта в Кёнигсберге, Кант и Талмуд казались «слишком разнородными»
