Кант: биография - [204]

Признавая, что идею морального прогресса нельзя установить эмпирически, Кант тем не менее утверждает, что «человеческому роду должен быть присущ известный опыт, который, находя выражение в каком-то событии, свидетельствовал бы о его свойствах и способности быть причиной своего движения к лучшему»[1588]. Такой опыт есть:

Революция духовно богатого народа, происходящая в эти дни на наших глазах, победит ли она или потерпит поражение, будет ли она полна горем и зверствами до такой степени, что благоразумный человек, даже если бы он мог надеяться на ее счастливый исход во второй раз, все же никогда бы не решился на повторение подобного эксперимента такой ценой, – эта революция, говорю я, находит в сердцах всех зрителей (не вовлеченных в эту игру) равный их сокровенному желанию отклик, граничащий с энтузиазмом, уже одно выражение которого связано с опасностью и который не может иметь никакой другой причины, кроме морального начала в человечестве[1589].

Французская революция никогда не будет забыта. Это знак того, что мы можем продвигаться к лучшему или совершенствоваться. Политики (и священнослужители) должны это понять. Они должны двигать Просвещение вперед, а не сопротивляться ему. Ибо «Просвещение народа есть публичное обучение народа его обязанностям и правам по отношению к государству, к которому он принадлежит». Продвижения к лучшему можно ожидать не «снизу вверх, а сверху вниз». Вот почему образование в конечном счете дает больше надежды, чем революция. Другими словами, за образование должны отвечать философы, а не политики и священнослужители[1590].

Это действительно интересная статья, но можно усомниться в том, насколько она касается отношений между философским и юридическим факультетами. Третья статья, задуманная как письмо к Кристофу Вильгельму Хуфеланду по поводу его книги «Искусство продлить человеческую жизнь», темы, дорогой сердцу Канта, еще меньше связана с предполагаемой темой книги. Тем не менее она очень интересна для понимания взглядов самого Канта на жизнь и смерть[1591]. Кант соглашается с Хуфеландом в том, что физический элемент в человеке нуждается в моральном лечении, что мы должны придерживаться диететики, то есть «умения предотвращать болезни, в отличие от терапии, которая стремится их лечить»[1592]. Кант утверждает, что это тождественно «искусству продлить человеческую жизнь» Хуфеланда. Для Канта такая диететика не обещает легкой жизни. Потакая себе, мы сами себя портим – во всяком случае, он так считает. «Терпи и воздерживайся» (sustine et abstine) стоицизма является лучшим руководством. Это важно не только как «учение о добродетели», но и как медицинская наука, – которые на деле дополняют друг друга. Кант считает, что «тепло, сон, тщательный уход за человеком, который не болен, относятся к такого рода изнеженности, которую порождают удобства», несовместимые с общим стоическим принципом"[1593]. Таким же образом можно справиться с ипохондрией или патологическим чувством подавленности[1594]. Фактически Кант утверждает, что он сам выполнил эту задачу[1595]. Действительно, он рано овладел «искусством продлевать жизнь» и преуспел в нем – возможно, даже слишком, ибо его жизнь продолжалась намного дольше, нежели он сам желал бы.

В «Антропологии», которая тоже вышла в 1798 году, Кант собрал один из самых важных и популярных лекционных курсов, который он читал, когда был профессором. Он регулярно читал лекции на эту тему, начиная с зимнего семестра 1772/73 года. Он, вероятно, работал над составлением этой книги большую часть 1797 года.

Кант считал, что собственно моральная философия должна заниматься исключительно чистыми принципами морали. Его знаменитый риторический вопрос о том, не следует ли думать, что «крайне необходимо разработать наконец чистую моральную философию, которая была бы полностью очищена от всего эмпирического и принадлежащего к антропологии», раздражал многих читателей. Можно было бы пожелать, чтобы он не утверждал так безапелляционно – что «такая моральная философия должна существовать, явствует само собой из общей идеи долга и нравственных законов»[1596]. Многие философы не согласились с этим еще до того, как Кант это написал. Трудно поверить, что он этого не знал, но, как бы то ни было, очевидно, что он считал, что в этике «эмпирическая часть в отдельности могла бы называться практической антропологией, а рациональная – собственно моралью». Ясно также, что, по мнению Канта, метафизика нравственности, как и метафизика природы, должна была быть «тщательно очищена от всего эмпирического, чтобы узнать, чего может добиться в том и другом случае чистый разум и из каких источников он сам a priori черпает свое учение»[1597]. Кант, пожалуй, слишком хорошо очистил свои нравственные понятия, так что даже увлеченные исследователи его работы затруднялись сказать, какие именно антропологические понятия он так тщательно очищал, чтобы дать начало чисто нравственным. Хотя бы по этой причине «Антропология» является важнейшей работой.

То, что предлагает «Антропология», конечно, отличается от того, что может дать нам сегодняшнее обсуждение этой темы. Это попытка ответить на философский вопрос: «Что такое человек?» С этой целью Кант представляет здесь большое количество материала по эмпирической психологии, важного для понимания и его критической философии. Первая часть, примерно три четверти книги, посвящена именно этому. В ней Кант излагает свои взгляды на познавательную способность (книга первая), способность чувствовать удовольствие и неудовольствие (книга вторая) и способность желания (книга третья). Интересно, что, хотя эти три книги довольно прямо соответствуют трем его «Критикам», порядок, в котором он представляет их в «Антропологии», отличается от порядка, в котором были написаны «Критики». Материал, критически обсуждаемый в «Критике способности суждения», написанной последней, стоит в «Антропологии» посередине. Это не случайность. Это то место, где этот материал и должен находиться в его философской системе. Именно моральная и политическая философия идет последней – и является самой важной для него.