Камень-обманка - [136]

Он шел, пробираясь меж кедрами, с нижних ветвей и стволов которых свисали блеклые бороды лишайников. Вверху, в кронах, вяло шелестел ветер, а здесь, у комлей, было тихо, темно и влажно. Весь мир загородила от взгляда эта нелюдимая, черная тайга.

Через час, почти исчерпав силы, Андрей присел на валежину и стал сворачивать опостылевшее курево.

Папироса из березового листа чадила, слепя глаза, и Андрей затоптал ее. Внезапно почувствовал, как закружилась голова. Удивленно огляделся и заметил сквозь просветы в деревьях сырую балку, сплошь покрытую малиновым пологом цветущего багульника. Такое соседство не сулило ничего доброго — одуряющий запах вызывал сильную боль в висках.

«А может, мне худо от голода? — подумал Россохатский. — Может быть». Он взглянул на дятла, занятого рядом быстрой работой, и мелькнула больная мысль — убить птицу.

«А что? — вздохнул он. — Это ведь мясо, и выйдет похлебка».

Россохатский поднялся с валежины и стал осторожно поднимать ствол ружья. Дятел, долбивший кору, внезапно замер — и в следующее мгновение исчез между лиственницами и кедрами.

Андрею показалось, что птица полетела к реке, и он направился туда же.

Шел, вяло переставляя ноги, низко опустив голову, почти забыв о дятле. Думал о том, что потерял веру в охотничью удачу, а без пищи им не добраться до Иркута.

Занятый своими мыслями, не заметил, как резко потемнел воздух и вокруг стало душно и тревожно, будто в подземелье.

Нежданно, почти не касаясь точеными копытцами земли, промчалась через дальнюю поляну чем-то напуганная кабарга. Андрей даже не успел кинуть приклад к плечу. Голодный и измученный, он сейчас с ненавистью подумал о маленьком горном олене, промелькнувшем с быстротой ветра. Однако вскоре сообразил: это не беда, а удача — кабарожку издали дробью не убьешь. И нечего жечь впустую последний патрон.

Потоптавшись на месте и ничего не придумав, пошел к Кате.

До Китоя было совсем близко, когда Андрей увидел на вершине одинокой березы угольно-черного глухаря.

Россохатский сжался и замер, будто его окатило холодом, и он мгновенно промерз до сердца.

Глухарь был молодая или глупая птица. Он толокся в развилке сухих веток и бессмысленно, без всякой опаски смотрел на человека, шедшего навстречу. Только в самый последний момент мошник вытянул шею и стал, потряхивая бородкой, разглядывать невиданное животное, ковылявшее, как медведь, на задних лапах.

Андрей, весь напруженный, сделал несколько шагов, поднял ружье — и вдруг почувствовал: дрожит от возбуждения и страха неудачи. Он тратит сейчас последний патрон для берданы — и если промах… Пересилив дрожь, задержал дыхание, положил окостеневший палец на спуск. И даже не ощутил, как выстрел резко толкнул его в плечо.

Большая черная птица сидела в развилке, не шевелясь.

Россохатский, взмокший от волнения и разом затопившей его ярости, далеко отшвырнул ружье — к чему оно без патронов! — и схватился за голову. Тут же, почти не отдавая себе отчета в том, что делает, сгреб подвернувшийся под руку камень, размахнулся и бросил в птицу.

Удар пришелся мошнику в грудь, и он, как чучело, набитое сеном, рухнул вниз.

В то же мгновение Россохатский прыгнул к глухарю, схватил его обеими руками и сильно прижал к груди.

Тут только понял, что заряд угодил птице в голову, и она, умерев мгновенно, просто застряла в ветвях.

Андрей, еще не уняв дрожи во всем теле, кинулся к реке.

Увидев крутые берега Китоя, не сдержался и закричал какую-то несуразицу, похожую на долгое «а-а-а» или «ы-ы-ы».

Потом уже, обжигаясь петушиным супом и обгладывая косточки, с усмешкой вспомнил свой победный крик и подумал, что, наверно, так же возвещали об удачной охоте пращуры незапамятных времен.

Как немного надо иногда человеку, чтобы ощутить себя счастливым и полным сил! Наевшись досыта и оставив мясо в запас, путники почувствовали: вполне здоровы, и мир вокруг вовсе не суров и не безнадежен.

Утром весело переглянулись и зашагали по тропе, бежавшей вдоль Китоя.

…Когда до устья Федюшкиной речки, по расчетам Кати, оставалось не больше пяти верст, они наткнулись на зимовье. Сначала даже немного оробели, но потом сообразили: изба пуста. Ни звука, ни дыма, ни лая собаки.

Дом стоял неподалеку от воды. В сенцах, на полке, нашли немного вяленой рыбы, соль в жестяной баночке, мешочек с сухарями, коробку спичек. Нет, им положительно везло, не дай бог сглазить удачу!

Поужинав остатками глухаря, легли спать, а на зорьке вышли из зимника. В полдень увидели устье маленькой, но злой, как кабан, Федюшкиной речки.

Свернули в ущелье, по которому, свиваясь в жгуты и дергаясь на камнях, бесновалась коренная река. И почти сразу же начались неприятности.

До самого заката пришлось топтаться на месте: поиски прохода через ущелье ничего не дали. Щеки и утесы стиснули воду, и невозможно было спуститься к ней. Андрей взглянул сверху на Федюшкину речку — ее долина едва достигала пяти саженей — и устало покачал головой. Насколько хватало глаз, река кипела шиверами, бесновалась на завалах и порогах. Ни у воды, ни по воде не было пути.

— Экие отбойные места… — вздохнула Катя. — Придется хребет ломать. Однако поздно теперь, подождем света.