Калина - [3]

Таков центральный персонаж повести — Бартек Новак, герой войны, честный поляк. Но трагическая его жизнь стала «примером величайших, тяжелых издержек», как говорит о нем его брат, коммунист Кароль Новак. История Бартека как бы дополняет и углубляет характеристику поколения, встретившего войну, еще не успев вступить в самостоятельную жизнь. В польской литературе оно известно под именем «Колумбов» — так называется одна из лучших книг Романа Братного, о героическом и тернистом пути польской молодежи через войну в революцию.

Главные герои повести «Кому позволено жить» — Бартек и Кароль — каждый по-своему приходят к одному и тому же выводу, который разделяет и сам писатель. «Жизнь — это не просто присутствие в мире, — думает Кароль, — жизнь — это наше настоящее и прошлое, мысли и деяния, мечты, страсти, боль». И Кароль Новак, партийный секретарь в небольшом городке, живет этой полной тревог, напряженной, нужной людям жизнью. Его брат, Бартек, для которого жизнь также не имеет ничего общего с обывательским стремлением плыть по течению, оставаясь верным своей земле, народу, боевым товарищам, но не умея найти единственно верной дороги к ним, лишает себя права на жизнь. Так отвечает писатель на вопрос, давший название его небольшой, но емкой повести.

Вспоминая о своих сверстниках, тех, с кем он сидел за одной школьной партой, о мучительно трудном их пути к пониманию собственной ответственности за судьбы родины, Богуслав Когут раздумывает и о дне сегодняшнем. И потому его повесть — это не только история. Писатель призывает, памятуя о прошлом, мужественно и честно определить свою жизненную, гражданскую позицию в борьбе за социалистическую Польшу.

В 1968 году Центральный совет профессиональных союзов Польши свою ежегодную литературную премию присудил Богуславу Когуту за самое крупное его произведение — роман «Еще любовь». Отвечая на вопросы корреспондента газеты «Трибуна люду», писатель подчеркнул, что рассматривает эту высокую награду как «награду рабочего класса, тех людей, которые ищут в литературе то, что дает им возможность взвесить свою собственную жизнь, свои усилия и стремления».

Такое взыскательное отношение к литературному труду, понимание огромной ответственности писателя перед социалистическим обществом характеризует все творчество Богуслава Когута. Две его повести, включенные в данную книгу, думается, со всей очевидностью это подтверждают.

А. Ермонский

КАЛИНА

ПЕРЕВОД Э. ГЕССЕН

I

Двойной ряд стройных березок возвышался над молодым сосняком, защищая его от ветров, почти непрерывно, весь год напиравших с запада, где простиралась обширная вырубка, засаженная деревцами, едва заметными среди разросшегося бурьяна. С юга сияло солнце, лучи его падали на голову лежавшего на земле человека, а тело прикрывала зыбкая, колеблющаяся тень берез. Туланец лежал распластавшись, словно его бросили с высоты, на помятой траве чернели пятна крови, смешанной с землей, и совсем рядом — глубокие следы кабаньих копыт.

— С чего вы взяли, что это волки? — спросил Матеуш. — Кабан, громадный кабан, а вовсе не волки.

— Кабан не бросается на человека, — ответила Моника обиженным тоном. — Никогда такого не бывало.

— Раненый, говорят, бросается, — возразил ее отец. — Будь это волк, он перегрыз бы горло.

Матеуш догадывался, что произошло. Туланец и его сын Феликс охотились тайком, подстрелили кабана, и тот кинулся на них. Молодому удалось убежать, а старик не успел. Матеуш не раз уже предупреждал Феликса, говорил, что запретный промысел рано или поздно приведет к беде. Такой беды он, конечно, не ждал, просто думал, что Туланца поймают настоящие охотники, сдадут в милицию и его посадят за браконьерство и недозволенное хранение оружия. Но Феликс даже слушать не хотел — никакого, мол, оружия у него не было и нет, браконьерством он сроду не занимался, а на тех, кто болтает зря, он подаст в суд за клевету. Хвастливую самоуверенность Феликса и даже его неодолимую тягу к браконьерству еще можно было понять, но то, что Феликс бросил старика и вел себя как ни в чем не бывало, — это просто не умещалось в голове. А может, он действительно ничего не знал, может, старик охотился один, но тогда ружье было бы при нем. И если даже кто-то успел унести его, то в карманах остался бы хоть какой-нибудь патрон, какой-нибудь след. Значит, в тот момент, когда кабан кинулся на старика, Феликса не было рядом, и пока он подбежал, все было кончено. И тогда Феликс смылся, не оставляя следов: отцу уже все равно не помочь, а зачем к одному несчастью добавлять другое и садиться в тюрьму за хранение оружия? Матеуш был совершенно уверен, что все именно так и произошло. Он не стал спорить с лесником Гловацким и Моникой и молча смотрел на серое, сморщенное еще сильнее, чем при жизни, лицо покойного с седыми торчащими усами. Ему вспомнился отец, ровесник Туланца и его соратник по первой мировой войне — они вместе сражались на итальянском фронте в рядах армии императора Франца-Иосифа. Матеуш в детстве любил слушать рассказы о боевом прошлом, за которыми два воина Австро-Венгерской империи коротали долгие зимние вечера. Матеуш даже слегка завидовал этим воспоминаниям и никак не мог представить себе, как выглядели отец и Туланец в мундирах прежней, чужой армии. В то время Туланец был в их семье своим человеком, Матеуш звал его крестным, но потом, уже после смерти отца, он изменился, стал каким-то чужим, жадным, его никто не любил. К тому же он был неисправимым браконьером, что тоже было немаловажно с тех пор, как Матеуш поступил на службу в лесничество, на казенные хлеба, как презрительно говорили Туланцы. Отец, умерший пятнадцать с лишним лет назад, остался в памяти Матеуша молчаливым, грустным, вечно озабоченным, но сын не забыл, что его доброго старика роднили с Туланцом не только общие фронтовые воспоминания, но и общие вкусы и привычки; они не раз вместе охотились в барском лесу, это Матеуш очень хорошо помнил, но тогда в этом не было ничего дурного, это было не браконьерство, а настоящее мужское занятие, в котором преуспевали далеко не все; в ту пору Матеуш не только не осуждал отца и Туланца за их страсть к браконьерству, но, напротив, от души желал им удачи, мысленно сопровождал их во всех походах и потом с наслаждением лакомился мясом косули, которое жарили тайком в большой кастрюле, засунутой в печку прямо на раскаленные угли. Это было довольно крупным событием, и Матеуш, как и остальные члены семьи, знал, что об этом не следует болтать и хвастаться. Матеуш не раз думал о том, кем стал бы его отец, будь он жив: таким же вечным браконьером, как Туланец, или настоящим охотником? Он не мог ответить на этот вопрос и, быть может, именно поэтому никогда до конца не осуждал Туланца и, вопреки здравому смыслу, вопреки своим служебным обязанностям, относился к нему с известной долей понимания и снисхождения.