Как я любил тебя - [6]

— Ах, это ты, Тудор?

— Я, господин Гогу.

— Ты зачем ко мне в усадьбу пожаловал?

— С просьбой нижайшею — мне бы кукурузы маленько, господин Гогу.

— А в канцелярии был?

— Был, господин Гогу.

— Сколько должен?

— Ничего не должен, господин Гогу, расквитался…

И тут боярин жаловаться начинает. Мол, и хлеба у него лишнего нет, и времена нынче тяжелые. Самому взять неоткуда. Как же последнее отдать? И точит, и точит… Так изведет, что у тебя от стыда корчи сделаются. Последним нищебродом, попрошайкой бесстыжим себя почувствуешь. Если мало ему этого покажется, назначит тебе через три дня прийти… А если раздобрится, то спросит:

— Так сколько, говоришь, тебе, Тудор, надобно?

— Мешка три, господин Гогу.

— Деньгами платить будешь или по осени из своей доли отдашь?

— У меня за душой ни полушки, господин Гогу.

— Ну осенью кукурузой рассчитаешься. Тогда и процент возьму.

Тебя ярость душит. Так и схватил бы боярина за шиворот да и подмел им широкий барский двор. Но ты низко кланяешься, благодаришь униженно — ради жены, ради детишек, чтобы с голоду не перемерли.

А время идет. На то оно и время, чтобы идти. Приходит срок расплаты. Вместо трех мешков кукурузы отдаешь девять. Когда девять, а когда и двенадцать. В наших краях кукуруза летом стеной стоит, на ветру, будто лес, шумит, и осенью ею хоть завались. Цена этой кукурузе грош ломаный в базарный день. Вот по этой цене и отдают мужики невеликие свои урожаи. А что поделаешь? Сборщик налогов над душой стоит, он ждать не любит.

— Плати! Плати! Не заплатишь, с жандармами приду под барабан!..

Кому ж приятно барабанную дробь у своих ворот слушать, голубыми мундирами любоваться да смотреть, как тащат из твоей хаты во двор скарб домашний — тюфяки да котлы для мамалыги, ведра да деревянные черпаки? Тоска смертная. Все продашь подчистую: и кур, и гусей, и кабанчика.

Расплатишься. Как сотворил господь землю, так и пошли по ней ходить сборщики налогов. Заплатишь налог и вздохнешь с облегчением — отвел беду. А в доме небось шаром покати? Как бы не так! А подстилка, на которой спишь? А блохи, что в ней притаились?

— Отдохнул, Дарие?

— Отдохнул, тетушка Уцупер.

— Ну тогда рассказывай дальше…

Странно мне, тетушка Уцупер, что вы, с тех пор как приехали к нам, ни разу нене Михалаке не видели. Рыжий он. Огромного роста и толстый. Таких толстяков у нас на все село только двое. А брат у него, Стэнике, напротив, щуплый и маленький. Да и не похожи они друг с дружкой. Будто и не братья вовсе. Посмотришь на нене Стэнике, и кажется, будто кто-то все время стоял над ним и стукал по макушке: не расти, мол, не расти, с тебя и так хватит. Нос у него острый и крючком, а глазки свинячьи, хитрые и слегка косые. Как глянет тебе в глаза, то не знаешь, на тебя ли глядит или в сторону. Себе на уме мужичок. Хочется ему и земли, и богатства. Он и невесту свою углядел на хуторе Виорика. Не то что другие — хвать из хоровода лапотницу и женился. Невесту он приискал с приданым…

Ну, приходим наконец. Собаки лают из-под крыльца — их там привязали, чтоб на гостей не бросились, лают до хрипоты. А нам хоть бы что. Не привыкать. Вся жизнь под собачий лай проходит. Снег валит. Валит крупными хлопьями. В сенях полным-полно парней — Гэрган, Авендря, другие. Толкают друг друга локтем в бок, гогочут, переругиваются. Высокие мохнатые шапки натянуты на самые уши. На ногах, обмотанных онучами, опинки. Оно и правильно: плясать в опинках ловчее. Брат мой, Ион, как только завидел приятелей, сразу повеселел.

Насилу протолкались сквозь толпу по узкому коридорчику. Гляжу — и мои дружки здесь: Трэкэлие, Тутан, Туртурике… И Кривой Веве, бедолага, тоже здесь.

— Нечего вам среди парней тереться! А ну мотайте отсюда! — командует мой брат Ион.

— А мы что, девки, что ли? — сердится Трэкэлие. — И мы парни!

Входим в горницу. Здороваемся за руку со свекровью. Жениху пожимаем руку. А раз поздоровались с женихом, то и с невестой поздороваться надо. Тоже за руку. От нас не убудет.

Невеста веснушчатая, бледная, на телушку похожа — хлопочет, суетится и, видать, уже умаялась. Две длинные рыжие косы — ну точь-в-точь пучки кукурузной соломы. Ради свадьбы вырядилась невеста в сборчатую юбку с вышивкой, в кофту с голубой вставкой, а поверх душегрейку надела. Отец у нее богатей-хуторянин, есть у него и земля, и амбары, и волы, и лошади — а ко всему прочему в придачу еще и овцы, много овец, почитай целая отара. Вот и дают за невестой — а рядились о приданом, говорят, так горячо, что чуть было до драки не дошло — шесть ярочек, бычка и стельную корову. В придачу — сундук с одежей. Да еще землю в пойме реки, где работают на огородах болгары, что пришли из-за Дуная на заработки.

— Повезло Стэнике! — поговаривают парни, толкущиеся в сенях. — Какую невесту заполучил! И сочную, и молочную, да еще и непорочную!

— Это ему еще поглядеть надо.

— А что ж, по-твоему, она через плетень лазила?

— Чего не видал, того не видал.

Авендря с Гэрганом перемигиваются. Хихикают и остальные. Шепчутся. Тут все свои. Что друг про дружку знают, при них останется. Вот и зубоскалят, пересмеиваются, шушукаются — все равно, кроме них, никто ничего не услышит.