Как я любил тебя - [142]

Гляжу, по лестнице спускается лысый такой мужчина с животиком. Усищи большие и книзу загнуты.

«Что это с ней?»

«Ну что может быть, господин Фотаке? Привез ее ночью какой-то прохвост, а утром забыл здесь. Я говорю… может, останется у нас?..»

Господин Фотаке посмотрел на меня так — до сих пор помню этот взгляд! — губы сложил трубочкой и говорит:

«М-да, м-да, она ладненькая. Свеженькая. В соку…»

Я снова заплакала.

«Позови мадаму», — велел господин Фотаке сторожу.

Мадам Клара плоская была, как скрепка, и нос длинный, острый.

«Ну что, оставим ее у нас?» — спросил Фотаке.

«Сырая! С ней я только время потеряю. Вряд ли она умеет что-нибудь. Вы же знаете, клиенты у нас требовательные… Господин Джорджел, господин Костаке, не говоря уж об этой развалине префекте…»

«Я все могу! Мыть лестницы, убирать в комнатах, подметать двор…»

«У нас нет двора», — прервал меня господин Фотаке.

Боже мой, боже мой! Всего не расскажешь…

— Да, Фили, всего не расскажешь.

Стены больше не качаются. Святой Георгий наконец отвел от меня взгляд. Пресвятая богородица тоже. Да и пухлого младенца на ее руках я, кажется, больше не интересую.

— …а через месяц мне удалось убежать. Куда податься?

Домой вернулась.

«Ну что ты натворила! — сказала мне мама. — В деревне только и разговоров что о нас. Кто ж теперь тебя такую замуж возьмет?»

«Найдется добрая душа».

— И нашлась?

— Через несколько недель меня позвал за себя дурачок Ону Лазу. Я и пошла.

«Ты уже не девушка», — сказал он, когда привел меня в дом.

«Не девушка».

«А почему?»

«Не знаешь, что ли? Бондар…»

«Только Бондар?»

Я молчала. А он набросился на меня с кулаками. Места на мне живого не оставил… Пять лет я прожила с ним. Слышишь? Пять лет. И за эти пять лет я вытерпела его три раза. Троих сыновей родила… А потом господь призвал к себе Ону Лазу. А потом…

Она молчит. Смотрит на меня большими черными глубокими глазами. Берет кусочек мяса. Откусывает от ломтя душистого хлеба.

— Хорошее жаркое, — говорит она. — И хлеб хороший. Твоя сестра умеет хлеб печь.

— Умеет, — говорю я. — Но еще нужно уметь смолоть зерно. И правильно разогреть печь.

— Да, — говорит Филимона, — чтобы вкусный хлеб получился, надо уметь многое… Но скажи… Скажи, как ты жил?..

— Хорошо жил. Очень хорошо. Разве ты не слыхала?

— Как же, слыхала, все слыхала.

— Вот… Потянуло в родные места…

— Знаю. Видела, как ты приехал, как шел с палкой.

— Да, иногда беру ее. Когда очень устану.

Снова вошла сестра.

— Я принесла вам еще бутылочку, вы, наверно, хотите еще поговорить.

— Хотим, — отвечаю я.

— Тогда я пойду. Сэмынце говорит, что пора спать ложиться.

— Спокойной ночи.

Мы пьем. Стакан за стаканом.

— Будь здоров. Слышишь, будь здоров, — говорит Филимона.

Я встаю. Чокаюсь с ней.

— Будь счастлива, Фили.

— Счастье мое… Врагу не пожелаю…

Снова проходит поезд. Снова дребезжат стекла.

— Полночь, — говорит Филимона.

Я смотрю на часы.

— Полночь, Фили.

— Первый раз мы с тобой заговорились до полуночи.

— Первый раз, Фили.

— Пойду я. Тебе, наверно, пора спать.

— Я провожу тебя, Фили.

— Зачем? Я дорогу знаю. Но если ты хочешь…

Она берет платок. Надевает на голову. Расправляет на плечах.

Мы идем с ней по улицам села. Небо все такое же высокое, все такое же хмурое. Но звезды крупные, яркие. Филимона угадывает мои мысли.

— Да, подумать только… То же самое небо. И те же звезды. Как тогда. И земля под ногами та же.

— Небо не стареет, Фили…

— И земля тоже…

Мы проходим мимо большого нового здания. Луна освещает окна.

— Это что, Фили? — спрашиваю я. — Не помню такого дома.

— Школа. В прошлом году построили. Ты и не можешь помнить.

Мы поворачиваем на площадь — посередине стоит дом с островерхой крышей.

— Здесь жил Трэкэлие, да, Фили?

— Верно, Трэкэлие. Ты не забыл его!..

— Нет.

— Сейчас в этом доме живет Лунгу из Стэникуц. Он женился на младшей дочери Трэкэлие.

— А сам Трэкэлие?

— Под горой у старой церкви.

Какая-то собака перемахивает через изгородь. Лает, кружит вокруг нас. Я отгоняю ее палкой.

— Пошла вон! — кричит на нее Филимона.

Собака, видимо узнав голос, успокаивается и плетется к себе в конуру.

— Пришли, — говорит Филимона.

— Здесь ворота?

— Здесь… По-прежнему…

Поднялась луна. Воздух сине-серый. Голова у меня горит. Я изо всех сил стискиваю руками виски.

— Фили, мне кажется, будто все по-прежнему, будто, как тогда, цветет сирень…

— А она и впрямь расцвела. Вчера еще. А ты только сейчас заметил?

— Только сейчас, Фили.

Я обнял ее. Она прижалась ко мне. Я взял ее лицо в ладони и стал жадно целовать нежные горькие губы.

Небо покачнулось. Звезды покачнулись. Луна покачнулась. И земля тоже.

Филимона вырвалась.

— Дурачок! Теперь-то зачем? — тихо сказала она.

— Незачем, Фили. Незачем…

Ворота скрипнули и захлопнулись.

Все брожу и брожу по селу. Собаки не узнают меня. Лают. Иные даже кидаются.

Тогда я останавливаюсь. Останавливаюсь и отгоняю их палкой.

Перевод С. Флоринцевой.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Рассказы и повести Захарии Станку, румынского писателя, уже давно и широко известного советскому читателю, составляют особую и вместе с тем органичную в его обширном и многообразном творчестве главу. Это лирическая проза о румынской деревне начала века, где клочок земли полностью определял судьбу человека, о народных обычаях, невзгодах и радостях, чувствах и помыслах крестьян. И все это рассказано одним человеком, почти во всех произведениях его зовут Дарие. Он был мальчишкой, во все совал нос, потом он вырос и ушел из деревни в город, где выучился и стал журналистом, писателем. Но вот он приехал в родную деревню на похороны матери, навестить которую никак не мог выбрать время в городской суете… Да ведь это речь уже идет о самом писателе Захарии Станку! Да, верно, и о Станку тоже, потому что рассказчик в произведениях Захарии Станку и есть его alter ego.