К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [98]

заменяет на основе изоритмической и фонетической близости слов частотное словосочетание старший брат (причем, по логике текста, «вытесненная» семантика в нем все равно проявляется, поскольку речь идет о поэтах-предшественниках, которых лирический герой воспринимает как «старших» родственников – см.: [Игнатьев, Успенский 2018])[108].

Конкретные сопоставления Мандельштама с модернистскими поэтами на данный момент могут быть только приблизительными.

Первым в ряду старших модернистов должен быть назван А. Блок. Как замечательно продемонстрировал В. М. Жирмунский, многие метафоры в стихах Блока отталкиваются как от стертых поэтических, так и от традиционных языковых метафор, варьируют и развивают их [Жирмунский 1977]. На ряде примеров Жирмунский показал, как поэт на основе фразеологизмов создает новые метафорические образы. Так, например, глаза горят / сверкают трансформируются у Блока в «И теплятся очи, как свечи / Ночные…» («Осенняя любовь», 1907), острый взгляд – в «Твой разящий, твой взор, твой кинжал!» («В эти желтые дни меж домами….», 1909); пламя страсти и сердце горит – в развертывание метафоры костра сердца: «Как сердца горят над бездной. / Их костры далеко зримы, / Озаряя мрак окрестный» («Темно в комнатах и душно…», 1901) [Жирмунский 1977: 210–212 и сл.]. Характерно, что в поэтике Блока также встречаются случаи, когда в стихотворении обнаруживаются переосмысленные языковые выражения, причем в тексте эта «вторичная» семантика расширяется и усложняется новыми метафорами и образами.

По замечанию исследователя, «развертывая метафору по внутренним художественным законам, он <Блок. – П. У., В. Ф.> не только не избегает логических противоречий с реальным, вещественным смыслом других слов, но как бы намеренно подчеркивает эту несогласованность, чтобы создать впечатление иррационального, сверхреального, фантастического». В качестве примера рассматриваются строки: «В легком сердце – страсть и беспечность, <…> Над бездонным провалом в вечность, / Задыхаясь, летит рысак», – которые строятся на языковых выражениях бездна в душе, он ходит над бездной, любовь над безднами и т. п. [Жирмунский 1977: 213]. К тому же у Блока мы находим и примеры контаминации метафорических рядов (правда, они не всегда связаны с фразеологией) [Жирмунский 1977: 215–216][109].

Отчасти из такого типа выстраивания смысла текста в стихах Мандельштама вырастает как класс семантизации идиом (2, когда идиома читается одновременно в двух планах), так и некоторые примеры напластования фразеологии в классе 6 и многочисленные случаи рекурсивных образов. А разобранное нами выше стихотворение «В огромном омуте прозрачно и темно…» можно считать развитием языковых приемов Блока.

По мысли Жирмунского, такие разные поэты, как Мандельштам и Маяковский, в области «раскрепощения метафорического построения», уводящего высказывание от логически понятной и последовательной практической речи, «всецело являются учениками Блока» [Жирмунский 1977: 216]. Добавим, что и в плане отталкивания от фразеологического плана языка именно Блок выступает учителем Мандельштама, хотя мандельштамовская семантика 1920–1930‐х годов оказывается более сложной, чем блоковская.

Отметим, что Маяковский в своей поэзии не только обращался к приему реализации метафоры (часто переводя его в гиперболический план) [Жирмунский 1977: 216–217], но и активно использовал семантизацию фразеологии (аналогичную классу 2 в стихах Мандельштама) и ее буквализацию (аналогичную классу 3).

Так, в строках «Она – / из мухи делает слона / и после / продает слоновую кость» («Спросили раз меня…», 1922) раскладывается идиома делать из мухи слона, и слон понимается в прямом значении [Винокур 1943: 102] (мы бы, впрочем, уточнили, что и идиоматический смысл здесь сохраняется, но трансформируется). Однако в стихах Маяковского встречаются и примеры, безусловно аналогичные классу 3 в стихах Мандельштама, когда идиома является лишь лексическим мотиватором, но теряет свое идиоматическое значение. Например, в трагедии «Владимир Маяковский» (1913) в строках «Это я / попал пальцем в небо, / доказал: / он – вор!» идиома попасть пальцем в небо получает только «буквальный смысл суммы индивидуальных значений каждого из слов, входящих в сочетание» [Винокур 1943: 104]. См. также другие примеры в книге Винокура и в статье М. А. Рыбниковой: [Рыбникова 1958].

Хотя некоторые случаи обыгрывания фразеологии у Маяковского пересекаются с примерами из мандельштамовских стихов, думается, что в целом Мандельштам пошел по пути более изощренной работы с семантикой, причем, в отличие от Маяковского, он так сильно не выделял используемую в текстах идиоматику (закономерно, что многие примеры в стихах Мандельштама не бросаются в глаза). Говоря не вполне научно, у Маяковского обращение к фразеологии предстает эффектным приемом, рассчитанным на быстрое узнавание, тогда как у Мандельштама оно настолько органично, что определяет фактуру всего поэтического языка.

В аспекте работы с языком и его семантическими нюансами Мандельштам в большей степени близок Пастернаку, Хлебникову и Цветаевой. Однако судить о сближении именно в области переработки идиоматики достаточно трудно, поскольку имеющиеся исследования либо не охватывают всех текстов, либо описывают материал лишь в первом приближении. См., например, ценные наблюдения о ряде стихов Цветаевой: [Зубова 1999: гл. 3]. Анализ фразеологии Пастернака нуждается в дальнейшем осмыслении, предварительные результаты см.: [Василенко А. 2015: 48–101; Сальваторе 2014; Фатеева 2010: 190–203; Хан 2010; Шапир 2015], несколько в другом ключе – [Ляпунов, Сендерович 1986].