К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - [85]
(то есть разбиться) [Гаспаров Б. 1994: 227]. Если так, то словосочетание воздушная могила можно понимать как синонимичное по отношению к устойчивым коллокациям в профессиональной языковой среде. Добавим, однако, что это словосочетание допустимо рассматривать и как синонимическое развитие воздушной ямы (при определенном понимании яма оказывается синонимом могилы). Сама воздушная яма появляется ниже.
Традиционно эта строка рассматривается как цитата из «Демона» Лермонтова: «На воздушном океане / Без руля и без ветрил», причем ветрила, очевидно, заменяются на крыло. В свете нашей темы важно, что строка «Без руля и без ветрил» вошла во фразеологический фонд русского языка и получила значение ‘без ясного направления и определенной цели в жизни’ [Молотков 1968: 402]. По-видимому, идиоматизация цитаты произошла в 1910–1930‐е годы, поскольку словарь Михельсона не фиксирует ее как фразеологическую единицу. См., однако, примеры: «В этом торопливом бунтарстве без руля и без ветрил, в этой неистовой погоне за немедленной известностью…» (С. К. Маковский, 1921); «Он утрачивает душевное равновесие, плывет по морю житейскому без руля и без ветрил» (Н. В. Устрялов, 1927); «Вторая ошибка в том, что вы мечтали „без руля и без ветрил“, как и куда толкнет случай» (К. С. Станиславский, 1938).
Интересным образом при таком узуальном контексте значение выражения начинает двоиться. С одной стороны, в свете строфы, где и появляется без руля и крыла, смысл языкового фразеологизма не учитывается и выражение прежде всего отталкивается от строки Лермонтова. Однако лермонтовская метафора буквализуется: если у поэта XIX века светила метафорически уподоблены кораблю, то в «Стихах о неизвестном солдате», как следует из контекста, речь идет не о метафоре, а о настоящих частях самолета.
С другой стороны, Мандельштам, надо полагать, подразумевает и языковое значение фразеологизма уже без лермонтовской семантики. Так, невозможность самостоятельно справиться с воздушной могилой оказывается связанной не только с отсутствием буквальных руля и крыла, но и с личностными качествами самого субъекта. Он как будто предстает человеком ‘без ясного направления и определенной цели в жизни’. Этот план подкрепляется глаголом совладать, у которого актуализируется идиоматическое значение (см. выражение совладать с собой). Заметим, что в следующей строфе идиомы, описывающие уже Лермонтова Михаила, продолжают разворачивать этот же план – разговор о человеческом характере и свойствах личности.
Здесь совмещаются коллокации дать отчет [Левин 1979: 210] и отдавать себе отчет (с заменой себе → тебе).
Как уже указывалось, эта строка – парафраз поговорки горбатого могила исправит [Хазан 1991: 297; Гаспаров Б. 1994: 229]; по-видимому, в строке возникает окказиональная синонимия – учить / исправлять (помимо легко опознаваемой синонимии сутулый / горбатый).
Воздушная яма, по характеристике Б. М. Гаспарова, оказывается одновременно «синонимом романтической „бездны“ и аэродинамическим термином» [Гаспаров Б. 1994: 27; Левин 1979: 196]. Добавим, что в свете предшествующей строки воздушная яма становится и синонимом могилы.
По всей вероятности, в этой строке переосмысляется выражение гроздья гнева [Ronen 1983: 150; Гаспаров М. 1996: 70]. Семантически это подкрепляется и семой ‘угрозы’, и далее глаголом висеть («И висят городами украденными») и лексемой ягода («Ядовитого холода ягодами»).
Эту и предшествующую строки грамматически можно понять двумя способами: либо миры сами представляют собой угрожающие виноградины, либо они угрожают с помощью виноградин. По-видимому, разрешить этот вопрос невозможно, а сам образ допустимо считать рекурсивным: шевелящиеся виноградины угрожают нам самими собой.
Золотые обмолвки являются синонимическим развитием выражения золотые слова (с заменой по общему семантическому признаку речи слова → обмолвки). Тема непрямой речи («обмолвки») ассоциативно переходит к теме ябедничества, а дальше по фонетической ассоциации – ябеда / ягода возникает тема ягод.
Частотная коллокация ядовитые ягоды в строке разбивается на составные элементы, и прилагательное от ягод переносится к холоду, порождая, таким образом, сложную метафору (описывающую то ли созвездия (см. словосочетание в астрофизике – холодная туманность), то ли газовую атаку).
Строка переосмысляет несколько выражений. Прежде всего, шатры созвездий синонимически основаны на коллокации шатер неба (которая также встречается в виде шатер звездного неба). Слово растяжимые, возможно, появляется рядом с шатрами в связи с тем, что шатер ставят, натягивая его на основание, каркас. При этом нельзя исключать, что прилагательное растяжимые может отсылать к термину расширение Вселенной[91].
Золотые жиры в языковом плане, возможно, являются перифразой
В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.
Ясно, ярко, внятно, рельефно, классично и парадоксально, жестко и поэтично.Так художник пишет о художнике. Так художник становится критиком.Книга критических статей и интервью писателя Ирины Горюновой — попытка сделать слепок с времени, с крупных творческих личностей внутри него, с картины современного литературного мира, представленного наиболее значимыми именами.Дина Рубина и Евгений Евтушенко, Евгений Степанов и Роман Виктюк, Иосиф Райхельгауз и Захар Прилепин — герои книги, и это, понятно, невыдуманные герои.
Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Настоящее издание продолжает публикацию избранных работ А. В. Михайлова, начатую издательством «Языки русской культуры» в 1997 году. Первая книга была составлена из работ, опубликованных при жизни автора; тексты прижизненных публикаций перепечатаны в ней без учета и даже без упоминания других источников.Настоящее издание отражает дальнейшее освоение наследия А. В. Михайлова, в том числе неопубликованной его части, которое стало возможным только при заинтересованном участии вдовы ученого Н. А. Михайловой. Более трети текстов публикуется впервые.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.